Загадочная и молчаливая, она вела его за руку холодным пустым коридором. Поворот, ещё поворот… Казалось, они не шагали, а плыли, и только предательский скрип половиц подтачивал впечатление. Ещё слышался смех новых товарищей, но уже совсем далеко, на грани реальности. Хлопнуло шампанское, зазвучали гитарные переборы. Привыкшие к подобным увеселениям, гусары не торопили события.
А вот и комната. Девушка зажгла свечи, и мрак, царивший в спальне, попрятался по углам. Теперь Герольд мог её рассмотреть без солдафонских подначек. Ещё совсем юное, почти детское лицо, светлые кудри, курносенький нос. И взгляд – строгий, но ясный. Чуть с недоверием, чуть с любопытством. Первой мыслью героя было, что девушке нет и пятнадцати, что нужно притормозить… Но, поразмыслив, он рассудил, что на редактуре подобные казусы жёстко вымарывают, а потому отбросил опасения.
– Как звать тебя, милая, – с наигранной непосредственностью поинтересовался Герольд, подходя ближе.
– Наташа, – обронила она и, приподнявшись на носочках, прикоснулась губами к губам героя. Это не походило на поцелуй – девушка не целовала, она словно спрашивала согласия и ожидала ответа. И Герольд ответил.
Он целовал в губы, в шею, в открытые плечи. Чувствуя застенчивое возбуждение, сам распалялся всё больше, становился напористее.
– Ах, мой гусар, – прошептала Наташа. Услышав такое, герой даже хрюкнул от удовольствия и, обняв девушку за невесомый стан, увлёк за собою на простыни.
– Прости, что-то случилось? Что-то не так? – осторожно спросила Наталья. Приподнявшись на локте, девушка уже без напускной робости смотрела Герольду в глаза. Мужчина не ответил, и ей показалось, что тот не понял вопроса. – Просто мы уже пять минут лежим и… и ничего не происходит, – пояснила девушка. – Может, я тебе не понравилась, может, попросить, другую?
– Да что ты – конечно, понравилась, – изумился герой. – Мы же так целовались и вот – упали на простыни. Всё как положено. Разве что-то не так?
– Бедненький, – прошептала Наташа сквозь плохо сдерживаемый смех, – я и забыла, что ты из рассказа. Упали на простыни… да ты и с девушкой по-настоящему ни разу не был. – Она уже не могла подавлять рвущееся на свободу веселье, и спальню наполнил девичий смех.
Герольд только и смог, что неопределённо пожать плечами.
– Не бойся, Наташа всё сделает, – игриво подмигнула девушка, и герой почувствовал, как с него стаскивают штаны.
Смущённый, он тяжело запыхтел и начал покрываться испариной. В висках забили колокола, хмеля как не бывало. Неужели она…
За штанами последовали трусы, а после… Две ласковых шаловливых ладошки скользнули по открывшимся бёдрам, защекотали яички, а горячие губы, только что отвечавшие на поцелуй, тепло обняли головку набухавшего пениса.
– Мамочки! – пискнул герой и как был, в чём мать родила, бросился прочь. Ноги его подкашивались, лицо кривило от ужаса и стыда.
* * *
– А что, мне понравилось, – заметил писатель. – Живенько так, креативненько.
– Что креативненько?! – трясясь от негодования, вертелся Иннокентий. Взлохмаченный, с залитым багрянцем лицом, сейчас он более всего походил на диатезного пацанёнка. – Понравилось ему… Что? Смотреть, как меня… как я… и в пенис целуют? Может, и мне её в жо… ох, ё… Иди сам попробуй!
– А вроде ничего так… даже забавно. Страстная сцена – украшение любого романа. Да ещё с юмором – читателю нравится. Особенно женщинам.
– Даже не думай! Не смей! Если все прочита… О господи, стыд-то какой. Позор, клеймо на всю жизнь. А если у меня жена когда будет? А дети? И они… а я там это… и без штанов… Ну нет – ты не посмеешь. Ладно – просто. Просто – ещё ничего. Но зачем вот… вот так? – слов не хватало, и он попробовал изобразить свои мысли руками. – Там же… сплошные подробности. И девочка эта… Такая юная, такая… У неё паспорт-то есть?
– Кеш, да расслабься – есть у неё всё. Опять не веришь? – глянь в аннотации, когда писалось. Ей больше ста лет. Кстати, возьми на заметку, как сохранить вечную молодость. А то разгунделся, блин. Поп на печи.
– Ладно, всё так, всё так. Сейчас успокоюсь, – пообещал Иннокентий, утирая вспотевший лоб. – Только скажи, что не будешь писать. И всё, и забыли.
– Вообще, я уже написал, – почесал в затылке Николай.
– Как написал? Целый роман? – на главного героя было жалко смотреть.
– Ну… не роман – роман опять в другой раз. Пока только рассказ. Пойду до редактора прогуляюсь – вдруг повезёт. Ещё не забыл? – ты им понравился.
Как будто война и наверное люди
– Какого чёрта, Петренко? К чему нам эти полуночные подвиги? – приглушённо гнусавил Леонид Кисельков и перешагивал, перепрыгивал, перебирался через очередную промоину. Шаг за шагом. За старым воякой. По размытой, раскисшей дороге, местами переходящей в окопы, местами в болота, местами в новые кладбища. Цепляясь за вездесущую проволоку, спотыкаясь, скользя по липкому грунту, опять цепляясь, наугад матерясь… – Какого чёрта, майор? – устало и безысходно, укрыв ворчливое недовольство за стойкой воротника.
Опять же, сука-луна.
Ухмыляется, мельтешит промеж подошв напомаженным флюсом.
Б… беда.
На передовую политрук угодил с недавней продуктовой оказией. Без приказа, без назначения. Зато с самозабвенным штабным напутствием вдохновить сынов родины на «героический подвиг».
Отчизна знала, кого посылать, но, увы, то, что действовало и давалось играючи на лакированном сытом паркете, здесь, по колено в грязи, почти не работало. Призывы, девизы, «Родина вас не забудет!..» Ослепшим в боях это было без надобности. Существуя на ощупь между койкой и смертью… просто проснуться – уже повод для ордена.
Кисельков это видел, Кисельков это знал. Задницей чувствовал: вот она – жопа. Да ещё этот бравый вояка посреди ночи.
Внезапно на смену хлюпкому небу под ногами пришёл деревянный настил. То ли домишко, то ли блиндаж: перекрытия, балки… в кромешной тьме что-то больно ткнуло по рёбрам.
– Постойте здесь, – басовито предупредил Петренко и зашуршал по карманам.
Чиркнула спичка, затрещала, подпаливая свечной огарок, и два напряжённых лица, вырванных из темноты, встретились взглядами. С минуту тихо, без слов, словно принюхиваясь, и наконец майор выдохнул:
– Эх, Лёнька, Лёнька, бесполезно всё это. Каждый день. День за днём. Не работают твои проповеди. Хоть убей – никак не работают.
Кисельков словно оцепенел, оглушённый нежданной фамильярностью. Чего-чего, а подобного поворота он точно не ждал. Тем временем Петренко продолжил:
– До тебя люди были… не случилось, не справились. Теперь вот… та же херня. Тоска зелёная. Здесь. Беспросветная. Если б в битву, если б действительно бой… Глаза в глаза… А так… С кем воюем – уже два года не видел. Гниём по окопам. Телом, душою… Кабы не водка… Но даже с водкой половина потерь – суицидники. В рапортах не ищи, там – всё как положено. Считай, так, политинформация.
Капля воска скатилась по пальцам майора, и тот отвлёкся, соображая, куда бы пристроить свечу.
Вроде подходящая пауза, чтобы собраться с мыслями, жаль, подробных инструкций для таких случаев не предусматривалось. Действовать по обстоятельствам… И единственное, что сумел политрук, нащупывая рукоять револьвера, так это прикинуть, что расстрел за измену торопить рановато. Хотя какой же ты, в качель, командир, если вот так о своих же?
– Полагаю, это не всё, за чем вы меня пригласили, – качнул головой Кисельков. Слова прозвучали нарочито официально, и в какой-то момент ему показалось, что губы майора скривились в ухмылке.
– Ладно, хочешь… хотите субординацию – мне всё равно. Разрешите доложить?
Политрук неопределённо хмыкнул.
– Докладываю! В результате повторного допроса жителей и досмотра деревни третьей ротой была обнаружена вражеская библиотека. Целый погреб в разрушенной избе, в которой в данную минуту мы и находимся.