И мучил его этот вопрос долгие несколько месяцев. Как гордиев узел. Жили они с Лерой в лесу почти как семейная пара. Ночами она сама иногда к нему приставать начала: видела, что хочется ему тепла, а ступор какой-то не позволяет признаться. И расслабляться он, кажется, стал по-настоящему.
Но однажды не выдержал. Весь обед угрюмо промолчал, а потом вдруг махнул рукой и сказал в сердцах:
– Не могу я так больше!.. Тошно мне.
– Почему? – Впрочем, по всему походило, что Лера понимала его лучше, чем он – себя, а вопрос задала больше, чтобы заполнить паузу.
– Не по-людски получается.
Она посмотрела на разведенный огонь и потом перевела взгляд на Виктора. А в ее глазах поверх настороженности будто продолжало полыхать пламя.
– Поедешь в город?
– Так будет лучше, – кивнул он. – Иначе опять стану себя самого есть.
– Езжай, пока тепло. Дороги безопаснее.
Вернулись они в поселок до срока – в начале августа, а там нашла его телеграмма от сестры о том, что умерла мать. Вопрос о поездке теперь решился сам собой. Дождался Виктор понедельника, когда банк будет работать, снял часть денег и кое-каких сувениров у местных стариков накупил – племяшам. Остальные подарки решил в крупных городах приобрести: выбор больше да и дешевле получится. Потом сходил на почту и отправил телеграмму сестре, что выезжает. Больше ничего писать не стал, решил, что обстоятельства разъяснит на месте.
Лера пришла, когда он уже садился в машину. Положила на пассажирское сиденье узелок, от которого сразу пирогами в салоне запахло, и сказала:
– Отвык, наверно?
– Есть маленько, – признался Виктор.
– Береги себя, не торопись.
Он положил в багажник последнюю сумку со сменной одеждой и сел за руль. Мотор загудел ровно и радостно: будто чувствовал, что путь предстоит неблизкий.
– Если надумаешь, возвращайся. Я в поселке остаюсь до следующего лета, – произнесла Лера. Она стояла в простом деревенском платье, плохо вязавшихся с ним красных туфлях и смотрела на него немного напряженно – может быть, хотела услышать заверение, что обязательно вернется… Нет, вряд ли. Знала, что ничего такого не ответит. Просто готовилась к долгому ожиданию.
– А потом? – Он спросил без всякого умысла. В голове почему-то мысли сделались неуклюжими, как щенок на дереве.
– В центр подамся. Поступлю на заочный.
– Это серьезно? – удивился Виктор.
– Решила, что правильно ты говорил про профессию-то. Всю жизнь в тайге не проведешь.
– Твой дед с тобой поспорил бы…
– Он жил в другое время. И был мужик.
Машина прогрелась, и огни на ее передней панели напомнили Виктору о той жизни, в которую он сейчас стремился окунуться – яркой, как новогодняя мишура.
– Спасибо за пироги.
Она кивнула и убрала с дверцы ладонь, которую он так и не пожал на прощание.
4
Высадив девушку с гитарой, Виктор вырулил на дорогу и успел проскочить перекресток под «зеленый мигающий».
Город в своей старой части почти не изменился, только главный городской кинотеатр «Россия» переделали под маркет «Росси», и он высился в кучке своих сотоварищей меньшего размера. Здесь располагался так называемый Торговый Центр. Но, кроме ядра, имелись еще сотни других магазинов, как солнечные лучи, расходящиеся во все стороны по улочкам и переулкам: все первые этажи домом в округе продали под «нежилое», и от многообразия вывесок с названиями пестрело в глазах.
Гипермаркеты высились через каждые полкилометра, и даже участок леса, который прежде администрация города планировала окультурить, оказался полностью вырублен. На его месте яркими красками рекламных щитов выделялась убогая коробка «Карусели».
Свернув с проспекта к домам, Виктор проехал мимо двух новостроек, почти прилепившихся друг к другу. Одна только поднимала голову над жестяным забором, не дающим увидеть, что происходит за ним, а другая уже высилась над пустырем этажа на три-четыре и по форме напоминала очередную «коробку» – то ли поликлиника, то ли новый будущий магазин, определеннее не скажешь.
Сестра с мужем и двумя детьми жила в последнем подъезде панельной девятиэтажки. Виктор въехал во двор и увидел, что тот забит легковыми автомобилями. Свободных мест почти не оставалось, и пришлось прокатиться чуть дальше – туда, где имелась никем не занятая площадка. Он заглушил мотор и несколько секунд осматривал двор, вспоминая, каким тот был десять лет назад. Фактически, это был двор его детства, потому что родительский дом находился всего в сотне метров отсюда – за детским садиком.
Пока поддавался ностальгии, подошел какой-то мужчина лет тридцати – немного неряшливый и, по всему видно, наспех одетый.
– Эй, здесь машину не ставь! – сказал он, приблизившись к дверце.
– Почему?
– Это место моего брата.
– А где можно ставить? – Виктор спорить не собирался.
– Где хочешь, мне все равно. Но не здесь.
– Понятно.
Выходило, что тут каждый сам за себя. А если так, то где ни припаркуешься – обязательно найдется кто-нибудь недовольный. Поэтому Виктор просто выбрался из машины и направился к багажнику. Там, подхватив пару увесистых сумок, взвалил их на плечо, и захлопнул дверцы.
Все это время собеседник настороженно наблюдал за ним, дожидаясь, когда освободят его место. Поняв, что никто этого делать не собирается, крикнул:
– Подожди! – А когда Виктор повернулся, спросил удивленно: – Ты что, не будешь уезжать?
– Нет.
– У нас за такое дело колеса протыкают! – На этот раз мужчина говорил с угрозой.
– А у нас за такие слова закапывают в лесу.
Похоже, собеседника ответ озадачил. Он замолк на пару секунд, но потом снова выкрикнул – уже вослед.
– Что у тебя за номера? Это какая область?
– Иркутская, – ответил Виктор, не оборачиваясь.
– А ты к кому приехал?
– К Сафроновым.
– К Генке, что ли? – неизвестно чему обрадовался мужик.
– Точно.
– Он дома сейчас. – И потеплевшим голосом добавил: – Ладно, можешь стоять, если к Генке. Мы с ним кореша.
У подъезда на лавочки сидел старик с белой головой и внимательно посматривал на проходивших мимо жильцов. Одет он был в светлую рубашку с коротким рукавом, и его худые руки, отвыкшие от работы, опирались на палочку, замотанную синей изоляционной лентой. Дед показался Виктору каким-то щуплым и даже хрупким. В тайге многие носят бороды – возможно, это создает иллюзию дополнительного объема.
Остановившись возле двери, Виктор обнаружил, что она закрыта, а над дверью тусклым огоньком светится какой-то прибор.
– Домофон поставили, – сообщил старик обыденным голосом. – Теперь чужие не ходят. В какую квартиру нужно?
– В сто восемнадцатую.
– Прочитайте инструкцию, там буквы крупные.
Голос сестры прозвучал сильно искаженным, но Виктор понял, что номер набрал правильно.
Его встретили не очень радостно. Елена, вытерев руки об грязный фартук, обняла и поцеловала в щеку. Глаза у нее были усталые, и Виктору показалось, что за эти годы она постарела лет на двадцать. Лицо и лоб пересекали морщины, а краешки губ опустились немного вниз – будто у плачущего актера. Она немного пополнела, как бывает с женщинами к сорока годам, а прежде четко выраженную фигуру рассмотреть было почти невозможно: давно не глаженный мешковатый халат и фартук ее попросту скрадывали.
Геннадий вышел только через несколько минут, когда набежавшие дети волоком потащили обе сумки в комнаты.
– Здорово, зятек!
Вот он почти не изменился – такой же худой и низкий ростом, только лицо припухло немного. А когда говорил – рот кривил на сторону, будто хотел в следующую секунду сплюнуть. Под покрытой щетиной губой выделялся золотой зуб.
Они пожали друг другу руки, и ладонь его оказалась мягкой.
– Что-то не торопился ты к мамане-то, – усмехнулся Геннадий. – Забыл старуху.
– Занят был на вахте. – Виктор заранее продумал, что ответить на этот вопрос. – Вернулся в прошлую субботу. Телеграмму увидел – и сразу сюда.