– А такой дубиной притворяется… Ну-да, дедер с ним, сказывай дальше?
– Вот, – продолжил Аней. – Но когда пошли испытания на сноровистость и вёрткость… В общем, оплошал я там. Что и говорить? Едва ли не хуже всех, – удручённо покрутил головой паренек.
– Так тебя берут или нет?! – устав ждать, выпалила девка.
– Да! – радостно сообщил Аней и по-скоморошьи поклонился. – День на сборы, и завтра уезжаем к Храмовым скалам!
– Поздравляю, – тихо пролепетала Ия и опустила взгляд. – Надеюсь, тебе там понравится…
– Эй, – парень взял её за руку и притянул чуть к себе, – ты что, не рада за меня?
– Рада, – пожала плечами девочка и высвободилась. Поёжившись, она подошла к окну. Тихонько прислонилась к бревенчатой стене и вздохнула, – Только грустно… мне. Грустно расставаться.
– Вот глупая, – Аней выскочил из-за стола и в три прыжка оказался рядом с подругой. Взяв её за плечи, легонько развернул к себе и попытался заглянуть в глаза. – Мы же расстаёмся не навсегда! Я буду возвращаться каждое лето.
– Каждое лето… – вздохнула Ия и кончиками пальцев провела по стареньким наличникам. – Сущая безделица, правда?
– Ну, конечно! – Аней заходил кругами, не зная, куда деть руки. Он то чесал затылок, то складывал их на груди, то затыкал большие пальцы за пояс. – Всего несколько зим, и я вернусь образованным, уважаемым человеком! Это великий шанс достигнуть таких высот, которых никогда не достигнет ни один из слобожан. Это ведь не навсегда, Ия… Я буду писать тебе письма. Каждый день. Я буду писать тебе так часто, что порой тебе будет казаться, что я на самом деле рядом. Там же, где и ты.
– Кто мне будет читать эти письма? – девочка по-прежнему грустно смотрела в окно. Иногда её губы крепко сжимались, становясь почти незаметной бледной полоской, но Аней не мог этого видеть. – Не все такие образованные, как ты.
– Пастор Клер, – не растерялся будущий семинарист. Он бросил кружить и вернулся за стол. Резким порывистым движением Аней налил себе квасу и быстро стал пить, даже не замечая того, что напиток лился через край, попадая за шиворот. – Пастор Клер, здесь он самый грамотный. И к тому же он поп, а значит, можно не бояться, что он кому-то разболтает. Он может помогать тебе писать ответы. Или ты сама… Сама можешь пойти в школу и научиться.
– Да, ты прав, – вздохнула девица и тоже вернулась к столу. – Всё правильно, ты не должен упускать такой шанс… Я выучусь грамоте, только ты пиши, как и обещал, ясно? Расскажешь мне, какие они… Храмовые скалы… – с тихим восторгом произнесла девочка. – А коли летом не приедешь, больше не буду отвечать на твои письма, понял?
– Ну, вы долго тут ещё миловаться будете? – из-за входной двери показалась недовольная мордашка Жданы. – Я есть хочу.
– Ну, так иди, ешь, – фыркнула Ия, хватаясь за туесок с морошкой. – Не знаешь, где щи стоят?
– Но они ж холодные, – наморщила носик девчушка.
– Ты в хлеву убралась?
– Ну, не хочешь греть, так и скажи, – обиделась сестрёнка и быстренько скрылась из виду.
– Пастор Клер говорил, что за первый год очень многих отчисляют, – тихо произнёс Аней. – Так, что, может, я вернусь даже раньше, чем ты думаешь.
– Главное, чтобы вернулся, – вздохнула Ия.
Глава 3
Лучан застонал. Рёбра и правая рука невыносимо болели и пульсировали. Ужасно горели щёки. Богатырь облизнул пересохшие губы и открыл глаза. Над ним навис сухой соломенный потолок, устланный на нескольких жердях. С них свисали разнообразные пучки трав и береста. Было тепло и сухо. Где-то недалеко потрескивали поленья – не иначе печь. Правда трубы видать не было, да и дыма тоже.
Над раненым нависла молодая девушка. У неё были рыжие волосы и веснушчатое лицо. Карие хитроватые глазки чуть прищурены, а пухлые губы слегка разомкнуты. Девица коснулась губами лба воина и прокричала кому-то на неведомом языке. Вскоре появился мужчина. Молодой, но старше девы. Он был смугл, черноволос и так же кареглаз. Незнакомец что-то спрашивал у воина, пытался объяснить жестами да всё без толку.
Потом пришёл бред. Он терзал душу богатыря до позднего вечера. Безумные видения сменялись полным забвением. Яркие вспышки и кромешная тьма. И снова вспышки. Жар.
Когда Лучан пришёл в себя, то сначала увидел огарок свечи едва ли не у самого носа. Вскоре расплавленный воск, упавший на щёку, окончательно привёл его в чувства. Свечу держал всклокоченный дед с непокорной гривой седых волос, напоминавшей одуванчик. Щетина клочками проступала на бороде, а один ус незнакомца был острижен чуть короче. Дед тоже принялся что-то втолковывать раненому. Тот морщился и всячески старался показать, что ни слова не понимает.
– Уруг? – нахмурился тогда дед.
– У?
– Я говорю, ты – уруг?
– К… то… это…
– Угу, говоришь, как уруг, стало быть уруг, – заключил старик. – Мы видели, ты победил змея, ты настоящий воин. Я впервые видел такое. Это честь для нас ходить за тобой.
И снова навалился бред. Отпускал несколько раз за ночь. Потом накатывал с новой силой. Ужасно ныла шея, рука беспокоила не так. Подобным образом прошло два дня. За Лучаном всё больше ухаживала девка, кормила его, поила и делала перевязки. Однако некоторой помощи стоило ожидать только от мужика. Вроде – сходить до ветру.
Пару раз наведывался дед. Он давал короткие указания молодцу и девице, косо поглядывая на богатыря, однако ему самому ничего не говорил.
Спустя седмицу воин смог подниматься без посторонней помощи, а через месяц самостоятельно ходить до ветру и совершать короткие прогулки по двору.
В семействе Плеста он оказался сразу после боя со змеем. Оказывается, звуки битвы разошлись далеко окрест. Семья была маленькая: дед Плест, внук Хорт и внучка Полидея. Именно Полидея нашла Лучана, когда тот в бреду медленно, но верно уходил в трясину. На её крики и сбежались слобожане, кои вытащили героя и оказали помощь.
Сам богатырь никогда не слышал об этой слободе. Она насчитывала всего десять дворов и, насколько заверили её жители, не принадлежала ни одному княжеству или народу. Эдакое междумирье на самой границе земель неревов с псеглавцами.
Больше всех Лучан тянулся к Полидее. Её лицо он видел первым после возвращения с того света, она больше всех ухаживала за ним и, в конце концов, она была просто обворожительной, но вместе с тем, скромной милой девушкой. Её, порою детские сужденья, забавляли богатыря.
Она часто любовалась закатом, мечтательно запрокинув голову назад, и временами покусывала губы. Она любила по утрам в душистом ромашковом венке принести раненому парного молока. Она любила слушать россказни своего постояльца о том, как он мужественно справлялся с тем или иным гадом. Она просто любила. Любила жизнь. Любила каждое её проявление в мерцании утренней росинки, в колосьях нескошенной ржи. Во всём Полидея находила неясное, почти сказочное очарование. Она любила жизнь.
А Лучан любил её. Он жадно ловил каждый порывистый вдох груди, взгляд, движение губ. Её сарафан всегда казался ярче остальных, её слова журчали речкой жизни, в то время, как остальные лишь тяжёлыми образами оседали в мимолётной памяти.
В один из вечеров, когда девушка сидела на соломенной крыше и жадным взором разглядывала алые росчерки закатного пера, богатырь заметил кучку перепуганных людей. Они хватались за головы, ругались на чём свет стоял и бежали в сторону полей.
– Что стряслось? – пробасил Лучан.
– Летавцы, – хмуро ответила Полидея, – они вернулись. Прошлым летом повадились брачные игры заводить на наших полях, чуть все посевы не пожгли. Голод был страшный. Много народа померло. Весной сеяли в страхе, но вроде все было благополучно, я уж и забывать стала… – вздохнула девица.
– Ну-ка, пойдём глянем, – тоном, не допускающим возражений, молвил богатырь и прыгнул с крыши.
Поля находились неподалёку от слободы. Взору открылось воистину ужасающее зрелище – горстка жителей вымирающего селения жались друг к другу и в оцепенении наблюдали, как горят их посевы. А чуть выше в воздухе с дикими криками носились странные существа, коих, если бы не пара кожистых крыльев, можно было бы принять за горящие веники.