Ничего – вот, что истинно, друг мой. Оно останется после смерти вселенной и будет существовать вечно, если слово «существовать» вообще уместно в данном случае. Сейчас мы не ощущаем этого, ведь Ничего притаилось в кустах и ждёт своего часа, но очень скоро оно придёт и возьмёт власть в свои руки. И тогда всё, что когда-либо существовало, всё, что происходило – сойдёт на нет. Прямо как жизнь Вани: он ел, пил, спал, ходил на работу, а потом вдруг бац – и превратился в ничто. Сегодня его оплакивают, завтра будут вспоминать, а послезавтра уже забудут.
Существование – лишь последовательность нулей и единиц. И очень скоро пойдут сплошные нули.
Но хватит, пожалуй, разводить философские размышления. Мы же оба с тобой понимаем, что они бесполезны и завожу я их только лишь для того, чтобы занять побольше страниц на радость доктору П. Короче говоря, от кладбища мы отправились прямиком в коммунальную квартиру бабушки покойного, дабы справить поминки. Дело в том, что в квартире его родителей травили тараканов, по крайней мере, нам так сказали эти благородные господа.
Коммунальная квартира, наверное, самое неподходящее место для проведения каких-либо мероприятий, но, к счастью, сожители бабы Клавы любезно одолжили нам кухню на пару часов. Вокруг старого стола с облупленными деревянными ножками почти вплотную друг к другу были расставлены 13 стульев, а рядом на небольшом комоде отдыхала фотография, пересечённая снизу чёрной, как одежда Беки, ленточкой, к ней был приставлен стакан водки с куском хлеба поверх. Удивительно, но фотография была настолько размытой, что я бы ни за что не догадался, кто на ней изображён, если бы не знал этого заранее.
Гости сидели за столом, уплетали различные закуски и угощения (дешёвенькие, надо заметить). И всё-таки, какая же у человека ярко-выраженная свинячья натура. Даже на поминках они всё жрут и жрут, и каждый пытается урвать побольше. Хотя в данном случае все, конечно же, пытаются это скрыть: опускают налитые грустью глаза, говорят «ободряющие» слова, высказывают соболезнования, некоторые даже плачут, но всё равно жрут.
Все, кроме меня и Беки. Нет, конечно, я не влюбился в эту девушку, ведь всё ещё считаю это чувство абсурдом, но как человек она, возможно, не так уж и плоха.
В какой-то момент, когда все уже изрядно нажрались, я, как бы невзначай, положил руку Беке на колено. Судя по реакции, она была не особо против моих действий, и я уже хотел было завязать милую беседу, но тут ни с того ни с сего один пьяный в умат лысый, накаченный парень лет тридцати резко вскочил с места и стукнул кулаком по столу. Я было подумал, что моё заигрывание с Бекой заметили и приготовился прощаться с зубами, но этот пошатывающийся громила вдруг объявил на всю кухню:
– Да, Ванька-то наш настоящим воином был! – затем выдержал небольшую паузу и, запинаясь, добавил. – Сражались мы с ним плечом к плечу… Может… Может, он и не вышел физической силой, зато храбрый какой был и добрый… А какой чуткий-то! Знаете, я солдат бывалый, много всего видел, испытал. Но такого п… Таких эмоций, как у него, – никогда. После боя все обычно хвастались тем, сколько жизней погубили, а Ванька… Ванька наш всё твердил, мол: «Ребята, да что же это? Неужели Человек[2] способен на такие зверства?! Это же, – говорил, – ужасно: кровь, крики, убийства, кишки наружу! Да не проще ли нам всем сложить оружие и помириться?!» Во какой мудрый парень был! – оратор, надо сказать, сильно переигрывал. – Давайте почтим его ещё раз! Ваня, ты был храбрым, добрым и очень умным… Но не той смертью ты умер, не той… Остался бы с нами тогда, да не мог ведь, тебя там… Ну да чего это я? За Ваньку!
Все чокнулись и выпили по стопке, я, конечно, не был исключением. Хоть речь и показалась мне пафосной, выпить я всегда не прочь. Водка обожгла моё горло и стекла вниз, я помотал головой, ощутив неслабое опьянение, и тут почувствовал, что Бека наклонилась ко мне почти вплотную и начала шептать на ухо:
– То, что Боря сейчас рассказал, – чистая правда. Ваня был не просто чутким, но и ранимым в глубине души. А душа … – в этот момент обычная грусть в глазах Беки словно умножилась на десять. – Знал бы ты, какая тонкая у него была душа. Эх, Эрл, знал бы ты, как мне его не хватает. Не заслужил он смерти, понимаешь? Не заслужил! – она всхлипнула, из последних сил сдерживая плач, быстро смахнула рукой слезинку, сверкнувшую на мгновение в её глазу, и с умоляющим взглядом добавила: – Пойдём покурим?
Мы вышли на лестничную клетку, так как в одной из комнат жила семья с ребёнком и курить на балконе было запрещено. Как только за нами захлопнулась дверь, моя спутница тут же заплакала. Но плакала Бека не так, как обычные девушки, – громко и как-то по-детски – нет, она рыдала, как туча в солнечный осенний полдень, – стоя неподвижно, опустив голову, так, что подбородок касался груди, и почти беззвучно. Не скажу, что мне было её жаль, ведь общего имущества с Ваней они не имели, детей, к счастью, тоже не заводили, да и вообще, насколько я помню, вместе были не так уж и долго. Но, видимо, Бека успела по-настоящему в него влюбиться. Ну ничего, покойник мне не соперник. Бека просто стояла и плакала, а я просто стоял и смотрел. Знаешь, Джонни, иногда человеку нужно дать спокойно поплакать. Чтобы никто его не утешал, не ободрял, не пытался развеселить. Именно такая ситуация была тогда на лестнице: Бека ревела, а я ей не мешал.
Простояв так минуту или две, Бека спокойно вытерла лицо рукавом своей чёрной, как экран разряженного телефона, куртки и закурила. Абсолютно просто и спокойно закурила, её руки не тряслись, в глазах не было отчаяния, кроме того, что поселилось там давно и надолго, да и в целом состояние её было вполне спокойным. Я закурил вместе с ней. Спустя несколько мгновений абсолютного молчания я попытался начать разговор:
– Мне жаль… Жаль, что так вышло… Ну, с Ваней. Хороший парень был. Весёлый. Правильно ты говоришь, не заслу…
– Т-с-с-с-с, – прервала она меня, прижав указательный палец к губам, – знаешь, Эрл, иногда человеку нужно просто дать спокойно покурить.
Я ничего не ответил. Мы молча докурили, глядя то в пол, то по сторонам, затушили сигареты, и я уже было развернулся и направился обратно в квартиру, но тут Бека схватила меня за левую руку и произнесла то, что я надеялся, но, честно сказать, не ожидал услышать:
– А ты отличный собеседник – мало кто может хорошо молчать.
Далее события развивались ещё более непредсказуемо: Бека достала из кармана маленькую записную книжку, на чёрной, как и все её вещи, обложке которой красовалась надпись «Carpe diem. Memento mori», затем оттуда же вытащила чёрную гелевую ручку, записала на пустом листочке номер телефона с подписью «Бека». Этот листок она небрежно вырвала и протянула мне. Я, конечно, сразу же охотно его взял и спрятал в задний карман джинсов. Больше никто из нас не сказал ни слова.
Мы докурили, вернулись обратно в квартиру, сняли куртки и уселись за стол. Там все уже пили чай без закуски[3] и разговаривали о чём-то бессмысленном, как это всегда бывает на любом застолье. Пару минут мы спокойно пили чай и пытались не воспринимать окружающий абсурд, но длилось это недолго. Как только Бека вышла в туалет, ко мне подлетел Кристофер – тот самый друг, с которым я вчера разговаривал по телефону. Он был похож на огромного ворона-падальщика, готовящегося к атаке. Такое впечатление сложилось у меня не только потому, что парень был одет во всё черное, – что-то было в его взгляде, что-то недоброе, какой-то мрачный секрет, необъяснимая ненависть. Ворон Крис схватил своим мощным крылом мою хрупкую кошачью лапу и повёл в коридор.
– Ты что это, чёрт возьми, делаешь, а? – явно накапливая злобу начал он. – У тебя друг умер! Умер, понимаешь? Нет его больше. А ты клинья к его девушке подбиваешь, гад! Что, думал, не спалит никто?! Так вот я тебя спалил… – лицо Криса стало красным, как советский флаг. – Нет, я, конечно, привык уже слышать от тебя аморальные высказывания и шутки, но никогда не думал, что ты и правда такой… А я ещё считал тебя своим другом, урод! И Ванька тебе доверял! Сейчас, наверное, в раю сидит и плачет… Ну… Ну, Эрл, мать твою, это уже край…