Горячка - Наумов Алексей

Алексей Наумов

Горячка

Все имена и события изменены или нет…

Когда человек устаёт стучаться в двери,

он начинает швырять в окна камни.

Кен Кизи

Тьмы нет. Есть только гаснущий свет в наших сердцах.

Андрей Платонов

Глава 1

Я отдёрнул шторы, распахнул окно и жаркий московский воздух ворвался в мою квартиру.

– Мать честная, – простонал я. –  Да что же это такое-то, а!?

На часах едва-едва минуло 10 утра,  а над столицей уже стояло тяжёлое удушливое марево, полное запаха бензина и тающего асфальта. Июнь только перевалил за половину, но казалось, что уже середина июля – так душно и пыльно было в Москве. Листва была серой, газоны – жухлыми, а небо – грязным и мутным. Контуры высотных домов покачивались и плыли словно мираж. Солнце, которое было не в силах пробиться сквозь густой смог, превращало город  в теплицу, где люди походили на сморщенные и пожелтевшие овощи.

– Дьявол, – продолжал ругаться я. – Мы в Каире что ли, я не пойму никак?! Где эта блядская утренняя прохлада?

На подоконнике стояла недопитая с вчера бутылка пива. В смутной надежде на чудо я сделал глоток и немедленно выплюнул тёплую жижу в горшок с кактусом.

– О-о-о, господи!!! Проклятье! Жара, опять эта проклятая жара! Я с ума от неё сойду!

Я отошёл от окна и рухнул в кресло,  прикрыв свою наготу валяющейся на полу соломенной шляпой. Вещь, купленная мною в Париже и некогда-то весьма элегантная, вчера была измята и безнадёжно заляпана сладким красным вином.

Я пошарил на столике, я нашел чудом уцелевшую сигару, спички и без удовольствия закурил.

«И это моё утро!? – думалось мне. – Утро поэта и человека! Ужас! У-жас!»

В соседней комнате гулко и жалобно застонал  диван. В такт ему, хрипло и тяжело, как умирающее животное, застонала женщина.  Время от времени стоны стихали, и было слышно, как она что-то быстро и неразборчиво бормочет. Эти стоны и бормотания обостряли мою и без того дикую мигрень.

– Эй, полегче там, кролики, – забарабанил я кулаком в стену. – Мебель поберегите!

Стоны на секунду стихли, а потом возобновились с удвоенной силой. Я безнадёжно обмяк. Судя по всему, за стеной трудился мой друг –  Алексей  и, если мне не изменяла память, «труд этот был страшно громаден», поскольку женщина, которую он вчера подцепил, была стара, толста и страшна…

– Сволочи! Дождётесь у меня, – уныло  прокричал я. –  Сейчас вот как опохмелюсь,  как начну ругаться во все инстанции! Никакой управы на вас нет! Дикари!

– А можно потише, а? – вдруг услышал я и вздрогнул. –  Голова очень болит…

На моей всклокоченной и разверзнутой кровати, в самом её центре, на спине, лежала голая девица, её длинные тёмные волосы закрывали ей лицо. Я совсем забыл про неё. Ей было около 30, и она была  лет на 15 моложе и килограмм на 25 легче той, застеночной. Накануне, я даже было подумал, что они мать и дочь… Вчера вечером, на каблуках, в чёрном открытом платье и на фоне своей подруги она выглядела весьма и весьма эффектно. Теперь – нет.  Их имена я не смог бы вспомнить даже под пытками…

– О, привет, – я отсалютовал ей шляпой. –  Ты как, жива?

– Нет… – она приподнялась на локтях. –  А сколько сейчас времени?..

– В аду часы не тикают! – злобно выдал я. –  Могу только сообщить, что сейчас начало  следующего за вечером пятницы дня.

Она бессильно откинулась на подушки и жалобно заныла:

– Принеси водички, пожалуйста, а-а-а-…

– Воды нет! У меня из кранов только пиво течёт и ликёры всяческие… А ещё есть джин.

– Нет, – заорала она и забилась в истерике, – только не ДЖИН! Нет! Даже не произноси это слово! О-о-о-о!!!  Да дай же мне хоть  что-нибудь, я умираю, ты слышишь?!

– Сейчас сообразим.

Я встал, надел шляпу и, покачиваясь, двинулся на кухню, по пути заглянув в соседнюю комнату.  Там моему воспалённому взору открылась огромная толстая прыгающая задница, крепко-накрепко оседлавшая моего лежащего на диване и сучащего ногами друга. Меня аж всего передёрнуло. Проще всего было бы пройти мимо, но бросить товарища в беде, это низко. Я взял себя в руки и, откашлявшись, начал так:

– Мадам, –  произнёс я, сдерживая рвущийся смех и ужас. – Мадам!  Я ни в коей мере не хочу вмешиваться в процесс вашей бурной жизнедеятельности, но, просто как врач(!), считаю своим долгом предупредить Вас, что у Алексея слабое сердце, авитаминоз паховой области и тяжёлая контузия, ещё с Гражданской… А ещё у него протез головы, и он по утрам часто барахлит … Не ровен час – отскочит, а мастерские по субботам закрыты. То-то мы с ним, с горемычным, напрыгаемся… Вы уж будьте любезны, поосторожнее там, с ним, с протезом в смысле, а то…

Жопа замерла, потом мелко затряслась  от хохота  и повалилась на бок. Берлинская стена рухнула, и из-под её обломков выглянуло ухмыляющееся лицо Алексея.

– Доброе утро! – выдохнул он, но в его взгляде ясно читалось «Спасибо!»

– Мир вам, мои малыши, – благословил  их я и продолжил своё триумфальное шествие на кухню.

На кухне был полный разгром. Я поднял с пола свои когда-то белые брюки и надел их. То был крайне необходимый  шаг к восстановлению  в этом хаосе некоего подобия цивилизации.  Вытащив из холодильника четыре холодные бутылки пива, я открыл их,  разнёс  страждущим, и снова упал в кресло. День обещался выдаться трудным.

Через полчаса все расчухались, приоделись и собрались на кухне. К тому времени я принял душ, доел остатки вчерашней колбасы и шпрот, выпил ещё одно пиво и был готов к любым подвигам. Последним на кухню вышел Алексей. С большим достоинством он явил нам свой большой пивной живот, уныло болтающийся членчик и белесые ноги в серых носках.

– Сатир из Вифлеема! – приветствовал его я.

Дамы страшно возмутились его виду, и под их гневные крики и мой хохот Алексей вынужден был удалиться, и вернуться вновь уже облаченным в мятую простыню.

– Я не понимаю, – удивленно говорил он, игриво похлопывая себя пухлыми ладонями по припухшим щекам. – Чем, собственно, обязан?.. И весь этот восторг?! Право, я удивлён, удивлён…

Разлив остатки пива по кружкам, мы дружно чокнулись и выпили. Солнце, прорвав на минуту тлен смога, ворвалось на кухню и хлёстко засверкало в нашей посуде. Грусть и отчаянье охватила меня, моё сердце сжалось, и чтобы не пасть духом, я поднялся.

– Так! –  постучал я вилкой по стеклу и полез на табурет. – На повестке дня несколько душетрепещущих вопросов, и первый из них, который более всего мучит массы, это полное иссик… иссек…  иссякновение! запасов алкоголя в сей скорбной обители.

– И сигарет!.. – бурно поддержали меня из зала. – Сигареты тоже кончились!

– Засим, – продолжил я, – предлагаю путём быстрого прямого открытого  голосования выбрать гонца и заслать его в ближайший продовольственный магазин, дабы восполнить эти пробелы! (Аплодисменты!) Остальные вопросы на данный момент считаю второстепенными и недееспособными! Спасибо.

Я раскланялся и слез. Все не сговариваясь, посмотрели на Алексея.

– Мне, что ли, идти,  – изумился он.

– Да! Да! Да!

– Ну ладно… Мне не трудно.

Он допил своё пиво и сделал вид, что хочет сбросить простыню.

– Не смей! – заверещали женщины.

– Так и быть, – величественно отозвался он и ушёл одеваться.

Когда он снова пришёл одетым в джинсы и рубашку, меня осенило:

– Стоп! – воскликнул я. –   Я иду с тобой, а то ты пропадёшь на век (я тебя знаю!) и мы тут все умрём  от жажды. Мы мигом! – обратился я к дамам.

Я вскочил со стула и нацепил какую-то футболку.

Кстати, девушки, – сказал я. –  Денег то после вчерашнего, тю-тю, маловато в смысле…

– Да ладно уж, на, берите…

Вера (та, что была со мной) протянула мне пятьсот рублей, а Надежда (Лёшина) дала  сто.

– Вот видишь, Алексей, – не преминул заметить я, когда мы ехали в лифте, – кто как работает, тот так и пьёт! Получается, я в пять раз больше на своей наработал, чем ты…

– Ерунда, – отмахнулся Лёшка. – Моя ещё ночью мне свои коронки золотые подарила… В знак  глубокой признательности и любви! Целую горсть…

– Они что, к члену прилипли или просто от старости на простыню выпали, а ты их потом подобрал?