Кэйко одобрительно кивнула.
— А! Я знаю эту улыбку, — сказала она. — Мужчина с неторопливыми руками.
И вновь мы с Юки расхохотались, а по искоркам в глазах Кэйко я поняла, что ей самой нравится играть роль мамы-инквизитора.
— И когда же ты получишь колечко от своего Джо? Вот где я зарделась. Кэйко попала в самую точку своим наманикюренным ноготком. Джо жил и работал в Вашингтоне. В отличие от меня. Что вполне естественно с учетом моих приоритетов. Я и понятия не имела, куда движутся наши отношения.
— Мы еще не достигли этапа окольцевания, — призналась я.
— Любишь его?
— Да, причем кроме шуток, — кивнула я, посерьезнев.
— А он тебя?
Вымолвив эти слова, мама Юки изумленно взглянула мне в лицо и оцепенела, будто превращаясь в камень. Ее живые, веселые глаза подернулись дымкой. Ноги подкосились, и Кэйко начала мягко оседать.
Я выбросила руку вперед, но поздно.
Кэйко упала на асфальт, издав стон, от которого у меня перехватило горло. Не в силах поверить в происходящее, я все же попыталась понять. Инсульт?
Юки взвизгнула, рухнула на колени возле распростертой матери и принялась хлестать ее по щекам.
— Мама! Мамочка! Вставай! Мама!
— Юки, прекрати! Дай мне! Да прекрати же!..
У меня в висках стучала кровь, пока я нащупывала сонную артерию и замеряла частоту пульса по секундной стрелке.
Женщина дышала, хотя биения были чрезвычайно слабые, едва прощупывались.
Выхватив мобильник «Некстел», подвешенный на поясной клипсе, я ткнула в кнопку скоростного набора.
— Говорит лейтенант Боксер, удостоверение номер два-семь-два-один. «Скорую» на угол Мэйдн-лейн и Грант-авеню! Да поживее!
Глава 4
Горбольница, или, как ее официально именуют, Муниципальный госпиталь Сан-Франциско представляет собой гигантский комплекс. Самый настоящий город. Хотя вот уже несколько лет, как ее приватизировали, она до сих пор отвечает своему названию, коль скоро переполнена страждущими бедняками и принимает неосвоенные излишки из других больниц, обслуживая свыше сотни тысяч пациентов ежегодно.
В данную секунду Кэйко Кастеллано находилась в одном из задернутых клеенчатой шторой закутков, что лабиринтом опоясывали громадный, кипевший бурной деятельностью приемный покой отделения неотложной помощи.
От Юки, притулившейся возле меня в коридоре, исходили волны ужаса и страха за жизнь матери.
Мне и самой было не по себе: нахлынули воспоминания о моем последнем здесь пребывании. Руки врачей в перчатках, трогающих, переворачивающих мое тело, гулкие удары сердца в ушах… и постоянный вопрос в собственный адрес: доведется ли выйти отсюда живой?
По графику в тот вечер было не мое дежурство, но я все равно отправилась за компанию, решив помочь, и даже не догадывалась, что рутинная вроде бы операция превратится в кошмар. Впрочем, то же самое можно сказать и про моего друга и бывшего напарника, инспектора Уоррена Джейкоби. В том пустынном переулке каждый из нас получил по две пули. Уоррен потерял сознание; я каким-то чудом нашла в себе силы ответить встречным огнем.
А стреляю я хорошо. Порой, даже слишком.
Что и говорить, невеселые настали времена, если общественность готова сочувствовать скорее гражданским лицам, подстреленным полицией, нежели раненым — а то и убитым! — полицейским. На меня подала в суд семейка так называемых пострадавших, так что я вполне могла лишиться и последней рубашки.
В ту пору я практически не знала мою нынешнюю подругу.
Но Юки Кастеллано оказалась умным, сверходаренным адвокатом и сумела — несмотря на свою молодость — спасти меня в трудную минуту.
Я обернулась к ней. Сморщив лицо, Юки хотела что-то сказать, едва справляясь с волнением.