А счастья может и не быть… - Редакция Eksmo Digital (RED)

Татьяна Самойлова

А счастья может и не быть

Пролог

Тусклый фонарь светил в небольшое, давно немытое окно. Обшарпанные, покрашенные в серый цвет стены, делали обстановку комнаты еще больше удручающе. Повидавшая вид, растрепанная занавеска, больше похожая на тряпку, одиноко болталась на натянутой леске. Разводы на пожелтевшем потолке давно требовали ремонта. Именно в них был устремлен взор Анюты. Именно в этих разводах, сквозь ночной мрак она видела солнце. «Вот и все»,  думала Анюта. «Вот и все». Завтра меня здесь уже не будет. Завтра у меня начнется новая жизнь. Без воспитателей, побоев и унижений. Я перечеркну все! ВСЕ! Что было со мной здесь. Я просто все забуду. Хотя нет, не все, а точнее не всех Илья Илюша» С соседней койки послышался легкий храп, который оторвал ее от приятных воспоминаний. Анюта повернула голову и с ненавистью посмотрела на прерывательницу ее мыслей Натку. Полнотелая, бледнокожая, голубоглазая девочка с рыжими и всегда грязными волосами. Лицо ее было покрыто множеством веснушек. Анюта достала из-под кровати пыльный носок, и, сжав его в комок, подошла к храпящей Натке. Уличный фонарь освещал пол ее лица, и от этого она казалась еще бледнее, и еще омерзительнее. Глаза с рыжими некрасивыми ресницами были крепко зарыты. Чересчур толстые губы были приоткрыты и при каждом прихрапывании противно подергивались. Анюта стояла, не двигаясь, только морщась от отвращения, и все сильнее и сильнее сжимала носок в кулачке. Она сейчас не думала о том, что они последние два года очень неплохо дружат. Нет, сейчас она оказалась в объятиях прошлого, переносясь в дни пятилетней давности

Вот она просыпается от того, что кто-то ей запихивает в рот, что-то тряпичное, неприятное и с крупицами песка. Дышать становится сложнее, и она хватает обломанными ногтями Наткину руку, которая продолжат заталкивать в нее эту дрянь. Натка взвизгивает от царапин и бьет ей со всей силы по лицу. Но Анюта не может защитить себя, так как множество рук и ног начинают беспощадно бить ее. Даже не пытаясь отбиться от разъяренных девочек, она молча лежала, уже не чувствуя боли, а чувствуя только свою беспомощность, унижение и обиду. Ей просто хотелось вытащить этот злосчастный носок, но когда это уже почти удалось, кто-то запихал его обратно, причем еще сильнее. После чего, обмотали ее лицо, с носком во рту, скотчем, не затронув только глаза и ноздри. Когда закончили обматывать, все расступились. Просто окружили и стали смотреть со стороны на свое творение. Анюта полусидела или полулежала на своей койке, с разбитыми, разодранными руками и ногами. Все лицо было обмотано скотчем. Девочка начала пробовать его оторвать от себя, но это оказалось невозможным, так как он был приклеен и к волосам. Она его рвала, и, мыча, выла, вызывая дикий смех окружающих. Смех над ее болью. Ей хотелось им что-нибудь крикнуть, но рот был заткнут. Анюта выла и елозила по кровати, не зная и не понимая, что делать дальше. А вокруг, все так же смеялись и с интересом наблюдали за ее беспомощностью и червоподобным извиванием. Вскочив с кровати и не чувствуя отбитых ног, она выбежала из комнаты и закрылась в туалете. Сев на поколотый унитаз, начала пытаться медленно и очень аккуратно отклеивать скотч. Но все это было бесполезно, потому что он склеился между собой намертво, прилипнув к волосам и переплетая все лицо. Сколько просидела в туалете она не помнит. Стуки в дверь заставили ее вздрогнуть. Воспитатель Маша (подлюка наша, как за спиной ее все называли), яростно стучала в дверь, призывая Анюту открыть. Стуки становились сильнее, а щеколда запирающая туалет и держащаяся на одном шурупе, почти отскакивала. Сердце девочки заколотилось с бешеной скоростью.

Она не хотела, что бы ее такую увидели, что бы опять смеялись. Ей казалось, что если сейчас выйти, то соберется весь детский дом, будут тыкать в нее пальцем и смеяться, а потом бить и кричать. Сев на корточки и попятившись к стене, она втиснулась между стеной и унитазом. Увидев, как отлетела щеколда, Анюта с ужасом зажмурилась в ожидании самого страшного. Но ничего не произошло. Открыв глаза, несчастная увидела склонившуюся над собой Марию Олеговну, которая начала выгонять потихоньку собравшихся любопытных ребят. Взяв Анюту за руку, она помогла ей подняться и повела за собой. В кабинете воспитатель внимательно осмотрела девочку и сделала разрезы на скотчевой обмотке с двух сторон лица, тем самым разделив ее на две части. Одна часть, как маска была на лице, а вторая на волосах. Мария Олеговна начала резко дергать скотч с лица. Эта процедура была достаточно больной, но Анюта не проронила ни звука. Когда скотч с лица был содран, она аккуратно вытащила изо рта носок. От долгого, непривычного положения, нижняя часть лица очень сильно затекла, от чего рот удалось закрыть не сразу. После этого Мария взяла ножницы и подошла к девочке. Анюта стояла и смотрела безжизненным и каким-то отупевшим взглядом на падающие на пол некогда красивые светло-русые локоны, к которым был приклеен тот самый злосчастный скотч Она подошла к зеркалу и ужаснулась. Из зеркала на нее смотрела девочка лет десяти, с кусками на лысо подстриженной голове и с изуродованным лицом. Лицо сильно покраснело, где-то появились кровоточащие ранки, а где-то кожа была словно стерта.

Вернувшись обратно и подойдя к двери комнаты, Анюта не сразу решилась войти. Она еще долго стояла, пытаясь набраться смелости. Наконец решившись, толкнула дверь, вошла внутрь и, не смотря ни на кого, пошла к своей койке. Ей тоже никто ничего не сказал, а только потом объяснили, что той ночью она захрапела и мешала Натке спать. С тех пор Анюта спит очень чутко, да и в зеркало больше не смотрится. Мария Олеговна не спрашивала, чьих рук этот промысел, а наоборот попросила молчать, что бы это не вышло за пределы детского дома.

На следующий день был «шмон». Все шкафчики, тумбочки и кровати девочек были обысканы. Перерывали все вещи, забыв полностью про аккуратность бережность и элементарную опрятность. Открывая дверцы и выдвигая ящики, все находящееся в них было отправлено на пол. Кровати тоже переворачивали и туда же, в общую кучу, летели матрацы, одеяла, подушки и покрывала. В итоге были забраны все клеящие и колющие материалы. Забрали даже то, что нужно было для уроков: циркули, ножницы, клей, скотч и почему-то точилки. А у Ленки Смородиной, самый наглый и ушлый толстячок с потным лицом, забрал себе пакет с апельсинами, которые ей недавно привезли, в качестве гостинца, несостоявшиеся родители. После наведения бардака, одна мужеподобная женщина, с отвратительно тонкими губами и маленькими глазками, взяла валявшиеся на полу джинсы и, намочив их, свирепо посмотрела на ничего непонимающих девчонок.

 Ну что, сучки, доигрались? Сейчас мозг ваш подлечим, что бы бо́шками своими тупыми хоть иногда думали, что можно делать, а что нельзя.  С этими словами, она подскочила к одной из девочек и со всей силы ударила той по лицу. От неожиданности и боли, девочка взвизгнула и схватилась за лицо. Она ударила ее еще раз, а потом начала бить всех, кто попадался под руку. Остальные «учителя» поступили ее примеру, и, хватая все, что попадалось, начали наносить удары по всем остальным. Выход был перекрыт группой разъяренных воспитателей и девчонки, пытаясь уйти от ударов, вжались в стену, прикрывая голову и лицо руками. Когда воспитательный процесс закончился, их обидчики, отшвырнув вещи, которые послужили «ремнем», вышли из комнаты.

 Рожи свои помойте и уберитесь здесь,  надменным тоном сказала одна из дам, захлопнув за собой дверь.