Революционеры-бомбисты стали чертой времени, теракты совершались едва ли не каждый день, и газеты давно прекратили делать из них сенсацию, просто публиковали списки жертв. Вот и на днях очередной студент стрелял в губернатора, выходившего из театра, пулями, отравленными стрихнином. Правда, попал в полицейского, стоявшего рядом. Студента застрелили тут же, у театра, и по горячим следам удалось арестовать людей из его ближайшего окружения. Еремченко был уверен, что с неуловимой Боевой организацией покончено. Но новый теракт уже на следующий день подтвердил ошибочность этого предположения: был убит крупный полицейский чин, террористам удалось скрыться.
Начальник Первого стола вернул на стол бумажку, найденную в кармане убитого студента. Помял затылок, болезненно поморщился. Эта таинственная записка с дробями была присовокуплена к донесению о возможном приезде в Петербург эмиссара французской Ложи и очень нервировала Еремченко.
Иван Андреевич, ежели по-хорошему так, конечно, приставить бы агента к каждому из этих эмиссаров. Но ведь людей нет, боятся. Теперь любой мундир мишень. Работать за редким исключением не с кем. Уповаю исключительно на ваш талант. Сколько уж раз выручали
Вот помру я, что делать будете? Простите великодушно, это я не из похвальбы, это констатация, вздохнул начальник Первого стола.
Что правда, то правда. Никто кроме Ивана Андреевича расшифровать сей математический ребус не мог это полковник отлично понимал. Старик считался лучшим, да что там единственным специалистом по шифрованному письму. Был он человек кроткий, увлеченный, сутками мог сидеть над шифровками, и большей частью они ему поддавались. Но с талантом криптографа, как, впрочем, и с любым другим талантом, родиться надо. Иван Андреевич старел. Он, конечно, пытался передавать свои знания интересующимся офицерам, но к лекциям быстро охладевал, слишком уж раздражала непонятливость учеников. Да и работа в Департаменте захватывала его целиком. Месяц от месяца бумаг все прибавлялось. Сотрудников в дешифровальном отделе три человека, а жандармерия буквально каждый день подбрасывает перехваченные от подпольщиков шифровки, документы копятся. Ситуация в стране накалялась, это Еремченко чувствовал так же остро, как ноющую боль в ноге напоминание о событиях 1905 года.
Как бы нам этих эмиссаров сектантов не пропустить. Еще в прошлом году господа французы у нас под носом свое представительство открыли, а мы, к стыду, до сих пор не знаем ни места сборищ, ни состав их лож Кого ждать? К чему готовиться? В Петербурге человеку затеряться легко. Вы уж постарайтесь, Иван Андреевич
Еремченко вернулся к своему креслу, упал в него, выпростав вперед под столом больную ногу. Взял испорченную кляксой бумагу, перечел, шевеля губами, и вновь отбросил, схватился за мятую бумажку с дробями.
А, может, ерунда? Зря мучаемся? Так, баловство какого-нибудь прыщавого гимназиста? Ну, мало ли по какому случаю эта записка в кармане террориста оказалась?
Иван Андреевич встрепенулся.
Вполне возможно, что записочка из серии армянских задачек. Вот, к примеру. «Четыре ноги, сверху перья».
И? Что это?
Стол, батенька. Простой стол. Позвольте-ка.
Старик опять взялся рассматривать бумажку.
Имела ли запись в дробных числах какую-то особенную ценность? Неизвестно. Однако что это за записка, к чему она, от кого и кому предназначена?
Старик задумчиво молчал. Пробили часы. В дверь сунулся адъютант и, повинуясь знаку шефа, тут же исчез, не смея предложить ужин.
Вдруг Иван Андреевич застыл, глядя прямо перед собой на качающийся маятник напольных часов. И тут же Еремченко почувствовал как щелчок: что-то в лице старика изменилось.
Раньше он никогда не видел, как работает криптограф тот предпочитал заниматься дешифровкой в своем кабинете, дома. Но полковник знал от прислуги, что в такие дни, а битва над шифром могла затянуться и на неделю, походил Иван Андреевич на одержимого, ничего перед собой не видел, никого не слышал, только все чертил и чертил одному ему понятные таблицы.
И вот сейчас старик вдруг вскочил, кинулся к столу, схватил первый попавшийся лист бумаги то был приказ по Департаменту, и Еремченко бросило в жар. Лист приказа в одно мгновение испещрился лихорадочно записываемыми цифрами и буквами. Исписав лист, Иван Андреевич замер, потом стал соединять линиями цифры, помечать кружками буквы, зачеркивать
В дверь снова осторожно заглянул адъютант с немым вопросом относительно чаю. Еремченко молча, вытаращив глаза, замахал на него руками. Иван Андреевич потянулся за новым листом, Еремченко, предугадывая жест, подсунул чистую бумагу. Криптограф моментально исписал и ее, сверяясь с запиской.
Часы снова пробили, полковник вытащил из кармана платок и вытер лоб.
Иван Андреевич вдруг беспокойно крякнул, бросил перо и описал быстрый круг по кабинету. Потом вновь кинулся к столу, опять стал быстро-быстро чиркать, соединять и зачеркивать. В миг, когда Еремченко не успел подложить новый лист бумаги, криптограф перешел, забывшись, на ореховую столешницу Полковник начал, было, сердиться. Но тут Иван Андреевич радостно крякнул, провел линии между повторяющимися буквами и поднял глаза на полковника. Они блестели.
Есть!
Что? выдохнул Еремченко.
Ключ! Вот, смотрите, и криптограф провел указательным пальцем, испачканным чернилами, по соединяющим линиям, Азбуку делим на шесть групп, он быстро начертил новую таблицу, а буквы подменяем двумя числами, числа записываем в виде дроби, и извольте видеть.
Еремченко пялился на бумагу, старался и не успевал за логикой криптографа. Да это и не важно, старик никогда не ошибался.
Так, понятно. А слово-то? Слово-то ключевое?
Криптограф улыбнулся в усы.
Не знаю, что скрывает сие послание. Но одно могу сказать наверняка. Ключ к шифру «Madonna».
Мадонна?
Мадонна, кивнул Иван Андреевич, то бишь, женщина. Баба.
Еремченко не смог скрыть разочарования. Старик это понял и выпрямился, заспешил домой.
Евгений Петрович, позвольте откланяться. Скоро, я надеюсь, буду у вас с полным отчетом. А пока стоило бы взять под наблюдение пассажирок «Норд-Экспресса»
Еремченко и сам об этом подумал. Он решил поручить дело Горняку.
* * *
Плуталова улица, названная в честь бывшего коменданта Шлиссельбургской крепости Григория Плуталова, в конце девятнадцатого века вполне оправдывала свое название. Поскольку, поплутав по ней, путник оказывался в тупике. Но в начале двадцатого века в связи со строительством женской гимназии улица стала, наконец, сквозной протянулась до Большого проспекта.
Изменился и весь район. Раньше, до постройки постоянного Троицкого моста вместо старого плашкоутного, Петербургская сторона была заселена бедными служащими. Но престиж района, соединившегося отныне с Марсовым полем, резко возрос. А уж когда по мосту взамен конки, управляемой кучером, началось движение современных и, безусловно, куда более удобных трамваев, арендные цены в доходных домах Петербургской стороны выросли изрядно.
Подорожало и годовое обучение в женской Петровской гимназии, впрочем, ненамного на десять рублей, что для зажиточных петербуржцев, вытеснивших прежнюю бедноту, было ненакладно. Ведь, в конце концов, за стопку водки в дешевом трактире рабочий платил пять копеек, а буржуа за обед в дорогом ресторане полтора рубля. Учитывая, что в планах городской Думы стояла постройка еще и Дворцового моста, Петербургская сторона быстро меняла состав населения.
Раньше женская гимназия Петербургской стороны была не особенно привлекательна для службы. Но теперь все изменилось: и контингент учениц, и требования к наставникам, и жалование педагогов.