Уж час как гости разошлись, а стол так и не убран. Девка, что в прислужницы нанята, сидит на том самом месте, где часом ранее восседала сама Лукерья и доедает из вазы мороженое. Увлечённо ест, с аппетитом. И всё ей нипочем, и что стол не убран, и что хозяйка рядом на неё глядит смурным взглядом.
Эй, девка, как тебя? напрягает связки Лукерья, но сил злиться нет. Хочется поскорее расстелить постель и провалиться в пуховую перину сна.
Ульяна, облизывая ложку, отвечает девка. Ни страха в ней, ни наглости.
Вкусное мороженое? Лукерья опускает на стул бесформенное тело. Сиденье, поглощенное необъятных размеров задом, недовольно пискнуло и затихло.
Очень, шамкает Уля. Особенно это, клубничное.
Нежный шарик мороженого в вазе давно превратился в розовую лужицу. Уля вычерпывает его со дна ложкой.
Да. Клава знатная стряпуха. Только слепа стала. На днях соль с сахаром перепутала, пришлось целую кастрюлю компота вылить. Не дело это. Потравит ещё.
Ульяна облизала ложку и принялась собирать со стола тарелки.
Уволю. А тебя на её место.
Подхватив поднос, Уля направилась в кухню.
Сама справишься? крикнула в спину Лукерья.
А чего не справиться-то? обернулась Уля. Ужо месяц, как на кухне рядом с ней толкусь.
Значит, выучилась у неё стряпне?
Дело нехитрое. Уля слегка подбросила в руке поднос, загромыхав посудой. А мороженое я сама взбивала.
Вот и отлично.
Глава шестая
Вот и осень. Обычно ещё тёплый сентябрь в этот год нахмурился и задождил с первого числа. Через неделю дожди закончились, но пришли ночные холода.
В воздухе +3, в воде +15. Над рекой густится туман. Тяжёлые пары тёплой воды каплями нависают над водной гладью Днестра. Прохор скинул кальсоны и с разбегу прыгнул в сгусток тумана, с головой нырнул в коричневую муть прибрежной воды, поплыл. Хорошо! Бодрит!
Полкан в воду не полез. Холодновато. Да к тому же пока хозяин не видит, можно заняться колесом, что так вызывающе торчит у перевёрнутой дном вверх тачки. Вчера в попытке грызануть аппетитное колесо получил от хозяина по ушам. Пришлось временно смириться.
Из серой туманной завесы послышался свист. Хозяин зовёт. Полкан завилял хвостом, повернул голову в сторону тачки и припустил к заветному колесу.
Ах, как приятно скользят клыки по гладкой резине. Но вонзить зубы Полкан не торопится, растягивает удовольствие.
Полкан! зовёт хозяин из тумана.
Рррр отвечает Полкан, потирая пасть о затвердевшую резину.
Полкан! Сюда!
Ещё чего! Его теперь никаким калачом в воду не заманишь.
Полкан пробует резину на зуб. Хорошая резина, упругая. Заметив нечёткие очертания хозяина в тумане, Полкан вонзает пасть в колесо. Острые клыки со скрипом пробивают резиновый слой.
Полкан, фу! кричит Прохор, выбегая из воды. Холодный воздух обжигает тело.
Косясь одним глазом в сторону хозяина, Полкан чавкает, торопясь разгрызть резину до основания. Получает по ушам и, увёртываясь и рыча, пятится вместе с тачкой. Оторвав кусок резины, отлетает назад.
Ах, ты, вымесок лохматый! Прохор проводит рукой по рваному колесу. Как теперь яблоки возить будем? Сердито смотрит на пса. Полкан выплюнул кусок резины, улёгся рядом с трофеем и взглянул на хозяина слезливыми глазами.
Яблок в этом году уродило как никогда. Сад у них огромный. Спасибо молоканам, и земельный надел им выделили, и дом помогли в порядок привести. Надел и сад достались за даром, но всё в ужасном разорении. Бывший хозяин с румынами сбежал, всё бросил, и надел, и дом. Местная голытьба чуть ли не по брёвнам дом разобрала. Ну да справились, чего теперь вспоминать. Одно только Прохора огорчало. Прасковья втихаря серьги свои золотые снесла Лукерье Степановне, да ещё кое-какие украшения, наследство родительское. Не хотел Прохор этого, да жена, не сказавши ему, всё сделала. А иначе, как им с детьми выжить было? Ведь через полгода с переезда Наталка народилась, а ещё через год Лидочка.
Да зачем они мне? Куда надевать. Куда ходить? На рынок? В Молену? Некуда. А так хоть дети сыты будут. Лукерья Степановна не поскупилась, дай ей Бог здоровья.
Всё равно жаль. Это ведь матушки твоей драгоценности. Наталье бы достались по наследству. А всё из-за меня.
Да и Наталье они ни к чему. В них ходить, только беду на себя навлекать. Приманка для грабителей. Она и без них вон какая красавица растёт.
Наталка действительно красавицей уродилась. Хоть от пола два вершка, а глаз от неё оторвать невозможно. То ли ещё будет.
Вот и пацаны подросли, настало время ремесло им дать. Серёжка уж год как у бондаря в учениках ходит, Борька сам в гончарную захаживать стал. Там и задержался, не вытащишь. На днях Прохор с печником говорил, тот согласился Тишку взять помощником, обучить кладке печной. Тишка сообразительный, руки у него ладные, вот и на мандолине сам выучился. Прасковья на ведро яблок ему мандолину выменяла. Но да это развлечение, да и только, а настоящее дело должно деньги приносить. А тут как раз и печник местный пожаловался, что один не справляется. Согласился взять Тихона в ученики и подмастерья. Вот и хорошо, вот и пристроили Тишку, можно сказать. Только Федька без дела таскается. Всё на железной дороге пропадает. Поезда встречает и провожает. Рукой машинисту машет. Не хорошо это, опасно. А они с Прасковьей никак решить не могут, куда мальца определить на будущий год. Федька сызмальства танцевать любит, да так здорово у него получается и вприсядку, и вприпрыжку, весело, задорно. Достанет Тишка мандолину, затеребит пальцем струны, разольётся озорная мелодия, а Федька тут как тут, ножками перебирает, ручками прихлопывает, Прасковья не налюбуется, а он к матери в поклон согнётся, да назад разогнётся, плечами поводит, да притопывает, приглашая матушку танцевать.
И где только он этому выучился, где насмотрелся пострел?
Да, хорошо отплясывает Федька, только какой с того толк? Мужику ремесло нужно, да такое, чтоб копейку в дом, чтоб всегда при деле быть, и чтоб семья его нужды ни в чём не знала.
В сапожники пойдёшь? предлагает отец. Нужная профессия.
Это же на месте сидеть, Федька морщит нос.
Тогда может в конюхи? предлагает мать.
Федька пожимает плечами и пускается в пляс. Так и не решили. Вот и осень, пора бы определиться.
Прохор! голос отчаянный, пугающий. Он поворачивает голову и видит, как чёрной птицей слетает с пригорка Прасковья. Летит, размахивая зажатым в руке платком, словно подбитым крылом. Прохор чувствует, как ватными стали ноги, как отчаянно забухало сердце, и это буханье отдаётся в ушах с такой силой, что кажется можно оглохнуть. Даже Полкан, выпустив из пасти кусок резины, вжался в песок и заскулил.
Долетев до мужа, Прасковья упала в его объятия и, уже теряя сознание, прошептала:
Феденьку поезд переехал!
***
Ночь натягивает черное одеяло облаков на тусклый небосвод. Траур уходящего дня, события которого измотали и тело, и душу. Уснуть Как тут уснёшь? И уснёшь ли вообще когда-нибудь?
Прасковья так и осталась сидеть рядом с покалеченным сыном. А он не может на это смотреть. Не может. Не знает, что сказать.
Он закрыл глаза, и в голове началась мешанина: крики, стоны, вопли. Сквозь гомон голосов чуть слышное: «это тебе наказание». Прохор вздрогнул, открыл глаза. Показалось. Встал. Не включая свет, пошёл на кухню. Налил в стакан воды, сглотнул пересохшим горлом и прильнул губами к стакану. Пил медленно, вбирая в себя каждую каплю, словно пробуя воду на вкус. «Наказание за брошенных». Он резко обернулся. Никого.
Показалось.
Глава седьмая
Коварству кошек нет предела. Старая повитуха и знахарка Авдотья, у которой их было немерено, пугала местную детвору рассказами о том, как в стародавние времена кошки ели людей. Уля посмотрела на Ваську, который извивался у её ноги, выпрашивая шкварчащие на сковороде котлеты.