— А я говорю — ерунда всё! — завёл старую пластинку Комаров.
— Нет, не ерунда.
— Ага. Я знаешь что решил? Я решил, если его в другой класс переведут, я папку попрошу, чтоб меня тоже перевели! Чтоб меня тоже постригли!
— Тьфу на тебя…
Лёнька замолчал и несколько минут тёрся рядом тихо, понурый. Луша поскуливала и совалась под руки то к хозяину, то к Алею, но на неё не обращали внимания.
Набежали белые облака, застили солнце. Лес загудел под ветром, клонясь над пригорками и оврагами. Пронеслась машина, ярко-алая, красивая как бабочка, — и снова всё стихло. Алей подумал, что автобуса тут ждать — дело безнадёжное, пешком дойти куда быстрее… Даже хорошо, что так: размяться можно после работы…
За плечом раздумчиво засопел Комаров.
— Знаешь, Алик, — сказал он, — а я всегда мечтал, чтоб у меня такой брат был, как ты.
Алей фыркнул.
— Ну тебя совсем. И вообще, у тебя сестра есть.
— Она мелкая ещё, — Лёнька смешно сморщил нос, — и глупая.
Алей улыбнулся.
— А ты умный. Вот и будь сам старшим братом. Большим и классным.
Комаров засмеялся.
— Ага, — кивнул он. — Буду.
Остались за поворотом новенькие высотки. Вдалеке, в проплешине между купами берёз замелькали вагоны электрички, — приглушённый шум донёсся с запозданием. Сильнее прежнего застонал ветер. Мимо всё-таки прошёл полупустой автобус, обогнав Алея на пути от метро до дома. Алей проводил автобус равнодушным взглядом. В такую погоду погулять одно удовольствие…
«Хорошо, что я Клёна встретил, — сказал он сам себе. Было грустно до горечи, от утреннего радужного настроения не осталось и следа. — Инька молчун, ничего сам не расскажет, а мама… связалась она с этим! Если б я знал, Господи. Я ведь ей сам говорил — выходи замуж, не хорони себя, ты молодая, он тебя любит… Она же прямо расцвела. Так хорошо было. А теперь вот Инька».
Клён, наконец, распрощался и отправился своей дорогой: ему пора было домой, обедать.
Алей дошёл до своей остановки, сел на скамью под прозрачным навесом и вздохнул.
…Район Пухово делился на старый и новый: в Новом Пухово были многооконные высотки, супермаркеты, фитнесс-центры и аквапарк, в Старом — дряхлые пятиэтажки, огромные тёмные скверы и тишина. Раскидистые деревья поднимались выше крыш, а переулки были так пустынны, что казалось, даже здешние гаражи брошены хозяевами и стоят-ржавеют просто так.
В Старом Пухово жили Обережи. Сорок лет назад там дали квартиру бабе Зуре, Лазури Искриной, геологу по первому образованию и переводчице с монгольского — по второму. Щекастая, крепкая, неунывающая, Лазурь в одиночку подняла сына, приютила в тесной квартирке невестку, увидела первого внука и всего года не дожила до рождения второго… Через неделю после похорон пришло письмо: дед Алея на склоне лет отыскал свою юношескую любовь.
Сам Алей узнал об этом гораздо позже. Тогда отец показал письмо с приложенной к нему пожелтевшей черно-белой фотографией только матери, а потом спрятал. Алей даже не знал, ответил ли он на него.
С фотокарточки улыбался красивый молодой парень, такой же белозубый и самоуверенный, как Ясень Обережь и, должно быть, настолько же неотразимый. Всей разницы, что дед был чистокровным монголом, а отец — полукровкой…
Четверть азиатской крови сделала его сыновей невысокими и тонкокостными, вычернила им волосы и глаза, не по-здешнему очертила скулы.
Теоретически, отец мог ответить на письмо, потому что немного знал язык. Алей вот уже несколько лет собирался заняться этим делом, установить, что ли, родственные связи — хотя о каких связях могла идти речь? — узнать, куда тянутся семейные корни, но всё руки никак не доходили.