Мы с папой приближаемся к алтарю. Органист начинает играть свадебный марш. Гости встают, несколько неуверенно. Теперь по проходу плывет Джоанна в большой воздушной фате, скрывающей ее ярость. Она выбрала атласное платье-мини, из-под которого торчат ее толстые ноги. Они похожи на сардельки, втиснутые в крохотные туфельки. Она перешагивает через меня, берет папу за руки, кивает священнику. Пока они произносят свои обеты, я лежу на полу, свернувшись вокруг его лодыжек. «Почему она не надела трусы?» думаю я, когда они говорят «Да».
1973 год. Тарритаун, Нью-Йорк
Сегодня «выходной у папы». Он собирался часто брать нас к себе по выходным, но сегодня мы видимся с ним в первый раз за месяц. Они с Джоанной постоянно в гостях. У Джоанны слишком много друзей, и все они хотят познакомиться с ее стариком, рассказывает он нам. «Каким еще стариком? спрашиваю я. А мы с ним знакомы?»
У них коричневый дом. С голого дерева во дворе свисает веревка: раньше это были качели. Каменистый кряж за деревом спускается к мутному маленькому пруду. Плавать в нем нельзя, говорит папа, но зимой он замерзнет, и можно будет кататься на коньках. Гостиная узкая и длинная, с огромным окном, которое выходит на «озеро», как его называет Джоанна. «Дом у воды почти невозможно достать», говорит она. Единственное место в доме, где пол не покрыт мохнатым ковром от стены до стены, это кухня.
Суббота, послеобеденный час. Мы с Анной сидим на кухонном полу и играем в шарики. На улице хмуро, в окна нескончаемо бьет дождь. Я почти выигрываю, когда на кухню, размахивая расческой, влетает Джоанна. Она вытаскивает из расчески волосы и трясет ими у меня перед лицом.
Ты взяла мою расческу, Элинор. Хотя я сказала тебе, что не разрешаю.
Ничего я не брала, отнекиваюсь я, хотя на самом деле брала.
В этой вашей шикарной новой школе эпидемия вшей. Теперь придется ее кипятить. Она вне себя от ярости. Если расческа испортится, я потребую, чтобы ваша мать за нее заплатила. Она из кабаньей щетины!
Это не я!
У кого еще светлые волосы? Я не потерплю вранья в этом доме. Она нагибается и хватает наши шарики.
Отдай! кричу я.
Папа возвращается из гаража.
Ну хватит вам. Не деритесь.
Не разговаривай со мной, как с ребенком, Генри, вспыхивает Джоанна.
Она забрала наши шарики и не хочет отдавать, жалуюсь я.
Элла взяла расческу Джоанны без разрешения, ябедничает Анна.
Неправда! кричу я.
Это всего лишь расческа, говорит папа. Конечно, Джоанна не против. Я вам рассказывал, что ваша бабушка в школе была чемпионкой по игре в шарики? Он открывает морозилку и заглядывает внутрь. Как насчет пирога с курицей на ужин? Мы с Джо идем в гости.
Не хочу, чтобы ты уходил, канючу я. Ты всегда уходишь.
Мы будем недалеко. И мы нашли отличную девочку, которая посидит с вами.
Можно мы посмотрим телевизор? спрашивает Анна.
Все что захотите.
Мне здесь не нравится, говорю я. Этот дом уродский. Я хочу домой.
Заткнись, фыркает Анна. Хватит все портить.
Я в слезах выбегаю из кухни.
Джоанна у меня за спиной говорит сквозь собственные сердитые слезы:
Я больше так не могу, Генри. Я не подписывалась быть матерью.
Я бросаюсь на кровать, утыкаюсь лицом в подушку. «Ненавижу ее, ненавижу ее, ненавижу ее», повторяю я, точно молитву. Когда папа приходит меня утешать, я отворачиваюсь от него, сворачиваюсь, как мокрица.
Он сажает меня к себе на колени и гладит по голове, пока я не перестаю плакать.
Я никуда сегодня не пойду, крольчонок. Все хорошо. Все хорошо.
Она злая.
Она не нарочно. Вам обеим тяжело. Джоанна хорошая женщина. Пожалуйста, дай ей шанс. Ради меня.
Я прижимаюсь к нему и киваю, хотя знаю, что это ложь.
Умница.
Бога ради, Генри! восклицает Джоанна, когда он объявляет ей, что останется дома с нами. Мы же договорились со Стрипами несколько недель назад.
Все будет в порядке. Стрипы все равно скорее твои друзья, чем мои. Шейла приготовит что-нибудь восхитительное. А я так давно не видел девочек.
Сегодня суббота. Я не собираюсь идти в гости одна.
Еще лучше. Оставайся дома со мной и девочками. Посмотрим кино, сделаем попкорн.
Сиделка уже едет. Мы не можем просто взять и отправить ее восвояси. Она поворачивается к нему спиной и, глядя в зеркало в прихожей, надевает большие круглые золотые серьги. Приглаживает брови и щиплет себя за щеки.
Мы оплатим ей дорогу. Она поймет.
Я завороженно смотрю на отражение Джоанны в зеркале, вижу, как ее ноздри раздуваются и уменьшаются, раздуваются и уменьшаются. Ее губы сжались от ярости в прямую линию. Когда она ловит мой взгляд, я триумфально улыбаюсь.
Но в конце она побеждает. С тех пор папа, встретив нас на вокзале, сажает в машину и отвозит к родителям Джоанны, которые живут в получасе езды от него. Каждую неделю нас ждет новое объяснение: у Джоанны критические дни, и она плохо себя чувствует, дом обрабатывают от гнили, их пригласили в гости в Роксбери, и Джоанна считает, что нам там будет скучно, но на следующей неделе мы обязательно остановимся у него, обещает он. У него грустный вид, когда он машет нам на прощание из машины, и я знаю, что это я виновата.
Отец Джоанны, Дуайт Бёрк, известный поэт. У него приятный хрипловатый голос, и он выходит к завтраку в костюме. Всегда поднимается к себе в кабинет по утрам с бокалом американского виски. Его жена Нэнси дородная женщина. Католичка. Она носит с собой четки в кармане передника и спрашивает меня, верю ли я в Бога. Печет круглые белые булочки и называет обед «трапезой». Ее волосы всегда аккуратно причесаны. Они из тех родителей, о которых я знаю только по книгам. Добрые и домашние. Понятия не имею, как они могли воспитать эту ужасную корову.
Младший брат Джоанны Фрэнк все еще живет в родительском доме. Ему пятнадцать. Фрэнк стал для нас сюрпризом. «Божье благословение», говорит нам Нэнси, когда Анна спрашивает ее, почему Фрэнк настолько младше Джоанны. «Она имеет в виду случайность», поясняет Фрэнк. Он прыщавый, со светлыми, по-военному постриженными волосами. Когда он наклоняется, его брюки сползают, и показывается полоска между ягодицами.
Бёрки живут в белом трехэтажном кирпичном доме, окруженным дельфиниумом и рядами ароматной пахизандры, с видом на ленту реки Гудзон. Здесь постоянно пахнет дрожжами, и полно шоколадных лабрадоров с именами вроде Коры и Меланхолика. В воскресенье утром мы ходим в церковь.
У нас с Анной есть своя комната рядом с кухней. К ней ведет потайная лестница из чулана для веников в кладовой. «Комната горничной», называет ее Нэнси. Никто больше не пользуется этой частью дома. Наши ромбовидные окна выходят на крутой серый склон скалы, которая плачет холодной водой из какого-то подземного источника.
Мы с Анной снова друзья. Мы играем в «море колышется» в саду, делаем бумажных кукол, сидя на деревянной лестнице, и читаем, свернувшись в кроватях. Никто нас не тревожит. Никто на нас не кричит. Когда наступает время обеденной трапезы, Нэнси звонит в колокольчик, и мы бежим вниз по лестнице в столовую, где всегда горит огонь, даже в начале лета. Нэнси нам очень рада, говорит она. Она душит нас в объятиях, покрывает поцелуями и перекладывает вещи из наших чемоданов в комод из орехового дерева.
У Фрэнка есть своя комната отдыха в глубине дома, где он выращивает в аквариумах мышей, хомяков и песчанок. Они таращатся через комнату на удава Уолдо, который живет среди них в самом большом аквариуме. Вечером, после ужина, Фрэнк заставляет нас смотреть, как он кормит змею крохотными мышатами. Розовенькими. Я умоляю его выпустить меня, но он преграждает дверь. В комнате пахнет кедровой стружкой и страхом.
Веселитесь там, ребята? окликает из кухни Нэнси, домывая посуду.
Мы кормим Уолдо! кричит в ответ Фрэнк. Вот возьми, он сует извивающегося мышонка в руку Анне.