В понедельник утром он тщательно одевается в синий полосатый костюм от дорогого бренда и обувает коричневые туфли, которые до блеска натер замшей. От него пахнет одеколоном и пенкой для бритья. Он смотрится в зеркало в прихожей, расчесывает волосы на пробор маленьким черепаховым гребешком, поправляет галстук так, чтобы тот находился ровно посередине между краями накрахмаленного воротничка, подворачивает манжеты и вставляет золотые запонки. «Ваш отец в юности славился своей красотой, рассказывала нам мама. Его называли королем бала, когда он играл в футбол в Йеле. Эта дурацкая игра испортила ему колени».
Я держусь за полу его пиджака, пока мы спускаемся по темной скрипучей лестнице. Мои волосы похожи на воронье гнездо. Никто не напомнил мне их расчесать. У меня сводит живот от нервов. Сегодня наш первый день в летнем лагере «День триумфа». Нам с Анной предстоит самим ехать на автобусе. Мы обе одеты в форму лагеря: темно-синие шорты и белые футболки с надписью «Триумф» на груди. А на спине надпись: «Все девчонки чемпионки».
В мире очень мало девочек, которым повезло носить такие футболки, говорит нам папа. По пути на автобус он покупает в кофейне сэндвичи из финикового хлеба со сливочным сыром нам с собой на обед. Я не хочу, чтобы он сердился, но слезы выдают меня, сами собой наворачиваясь на глаза. Не люблю сливочный сыр, говорю я, когда он спрашивает, что случилось. Папа отвечает, что мне обязательно понравится, и протягивает бумажный пакет. Я вижу, что он взвинчен, и это меня беспокоит. Когда он сажает нас на лагерный автобус, я умоляю его не посылать меня туда. Но не могу же я разорваться, отвечает он. Ему надо зарабатывать на жизнь. Писать рецензии на книги. Журнал ждет. Но папа будет здесь, когда мы вернемся. И в лагере нам очень понравится, обещает он.
Когда автобус присоединяется к потоку машин на Шестой авеню, я смотрю, как папа становится все меньше и меньше. Отрываю кусочек от своего пакета с сэндвичем и жую, пока бумажка не превращается в шарик. Что мне делать, если я захочу писать? Как я пойму, куда идти? Мне хочется получить значок по плаванию, но мне не разрешено по возрасту. Анна, не обращая на меня внимания, болтает с девочкой на соседнем сиденье и съедает половину своего обеда еще до того, как мы доезжаем до Уэстчестера.
Лагерь «День триумфа» расположен на озере. Мы проезжаем мимо бейсбольных площадок, полей с мишенями для игры в дартс, огромного вигвама. Водитель останавливается в хвосте длинного ряда желтых автобусов. На парковке море девочек. Все в одинаковых футболках с надписью «Триумф».
Наши вожатые представляются как Джун и Пиа. Они в таких же футболках, только ярко-красных.
Добро пожаловать, группа от пятилеток до семилеток! Для новеньких: если мы вам нужны, ищите красные футболки, говорит Джун. А теперь поднимите руку те, кто был здесь в прошлом году.
Большинство девочек в моей группе поднимают руку.
Значит, вы уже чемпионки! Ладно, давайте по порядку. Сначала сходим к вашей комнате, чтобы вы могли оставить обед там. Мы в «Маленькой стреле».
Джун строит нас в шеренгу и ведет к большому коричневому зданию. Пиа замыкает процессию.
Чтобы никто не потерялся, правило первое: никогда не отходите от группы. Но если вы все-таки оказались одни, не двигайтесь. Сядьте там, где стоите, и ждите. Кто-нибудь из нас обязательно за вами вернется, объясняет нам она.
На краю каждой кровати прилеплен белый скотч с именем и датой рождения, написанными маркером. «Элинор Бишоп, 17 сентября, 1966». Я кусаю себя за палец. Теперь все узнают, что мне нет еще и пяти, и не будут со мной играть. Рядом с моей кровать Барбары Даффи. Ей семь лет, и на ее контейнере с обедом изображены «Битлз».
Хватайте свои рюкзаки! зовет Джун. Сейчас будет перерыв на туалет, а потом мы переоденемся в купальники. Кто-нибудь умеет держаться на воде в вертикальном положении? Вот здесь творческая мастерская, показывает она на комнату, мимо которой мы проходим; оттуда доносятся запахи клея и цветного картона.
Раздевалка поделена на кабинки. Я захожу в свою и задергиваю занавеску. Уже раздевшись до трусов, понимаю, что папа забыл положить мой купальник. К тому моменту, когда я снова одеваюсь, все уже ушли на озеро. Я сажусь на деревянную скамейку.
Джун и Пиа не замечают, что меня нет, до самого перерыва на перекус, когда пересчитывают детей по головам после купания. Из раздевалки я слышу: зовут меня. Потом раздается свисток, пронзительный и встревоженный.
Всем выйти из воды! кричит спасательница на пляже. Сейчас же!
Я тихо сижу, дожидаясь, когда кто-нибудь вернется за мной.
09:22
Ступеньки крыльца у домика детей три старые сосновые доски, скрепленные скобами, которые заржавели еще до моего рождения, прогибаются под моим весом. Я колочу в дверь. Металлическую, со стеклянной панелью и москитной сеткой, которые можно поднять или с приятным щелчком опустить на место. Трое моих детей уютно лежат в постелях; выкрашенный ярко-желтой краской пол завален купальниками, плавками и мокрыми полотенцами. Мама права. Они действительно свиньи.
Эй! Завтрак! стучу я в дверь. Подъем!
Джек, мой старшенький, поворачивается на другой бок, смотрит на меня с холодным презрением и натягивает на голову шерстяное одеяло. Его насильно переселили к мелким на несколько ночей, пока мама окуривает его домик от муравьев. Семнадцать сложный возраст.
Младшие высовываются из своих коконов, моргая сонными глазами в утреннем свете.
Еще пять минут, стонет Мэдди. Я еще даже не хочу есть.
Мадлен десять лет. Она удивительно красива, совсем как моя мать. Но в отличие от большинства женщин в нашей семье она миниатюрная, с нежно-розовой английской кожей, серыми, как у Питера, глазами и густыми темными волосами, как у Анны. Каждый раз при взгляде на нее я дивлюсь, как такое создание могло выйти из меня.
Финн вылезает из постели в своих милых мешковатых трусах и протирает глаза от песка. Боже, как же я его люблю. На его щеках вмятины от подушки после сна. Ему всего девять еще почти ребенок. Но скоро он тоже начнет относиться ко мне с презрением.
Когда родился Джек, я посмотрела на крошечного, по-поросячьи очаровательного младенца у меня на руках, поцеловала его в веки и сказала: «Я так тебя люблю, но когда-нибудь ты возненавидишь меня, что бы я ни делала. По крайней мере, на какое-то время». Такова жизнь.
Ладно, котики. Хотите приходите, хотите, нет. Но ваш отец делает яичницу, и вы знаете, что это означает.
Полный трындец, говорит Джек.
Точно. Я шумно спускаюсь с крыльца. Выбирай выражения! кричу я ему через плечо, когда иду по усыпанной сосновыми иголками тропе.
Дождавшись, когда дверь моего домика захлопнется у меня за спиной, я позволяю себе выдохнуть в первый раз с того момента, как Питер незаметно подошел ко мне на веранде. Привычная обстановка нашей комнаты кажется нереальной. Одежда на допотопных металлических плечиках на самодельной деревянной вешалке. Наш дубовый комод, нижний ящик которого заедает, когда идет дождь. Кровать, на которой мы столько лет спали с Питером, свернувшись, как молодые побеги папоротника, сплетенные в поту, сексе и поцелуях, в его кисло-сладком запахе. Он оставил кровать незаправленной.
Я вешаю халат на ржавый гвоздь, который служит крючком. Рядом мутное зеркало в полный рост, состарившееся за полвека влажности и морозов. Я всегда была благодарна за его тусклое отражение, его щербинки. И сейчас я смотрю на себя сквозь серебристую рябь, скрывающую все мои недостатки: неровный шрам на подбородке, оставшийся с тех пор, когда к нам с Питером вломился грабитель, длинный тонкий шрам, пересекающий живот, все еще заметный спустя пятьдесят лет, и белый шрамик под ним.