Молодые лица имеют одинаковое выражение на научной конференции и при покупке раз в неделю мяса в столе заказов. На них написано, что занимаются интеллектуальным трудом. Его успех требует свободы. Самиздат, как эта самая свобода, ходил по рукам, бывало, что давали почитать на одну ночь очередь. Надписи на стене в институтском туалете заставляют остановиться, даже если торопишься. Под ними резюме: «мысли умные в клозете не найдёшь таких в газете».
8 марта. Фестиваль авторской песни, перед Домом учёных не протолкнуться, в фойе монотонный гул. Записи на плёнках слушали, но все хотят вживую, глаза в глаза. Мы с другом Виктором Григорьевым не надеялись попасть, но с билетами несказанно повезло, хотя в данном случае, как раз было сказано, его приятелем, тоже экономистом: «Предлагаю сэкономить. Даю свои». «Что случилось?» «Летим с женой в Москву. Не волнуйся, по делу». «Тогда беру». Зал сумел вместить больше тысячи человек. Сели в проходе, потом встали, чтобы дать место и другим. Администрация вспомнила про технику безопасности, но выгнать «лишних» не удалось. Мы достали фигу из кармана и показали остались все, некоторые пересели к тем, кто в креслах, на колени.
Бардов выступало много, но ждали Галича. Мы, да и другие, наверное, знали, что организаторы просили его выбрать из репертуара что-нибудь полегче не нужно дразнить гусей. Он должен был завершать концерт. Каждому давалось две песни, ему три. Кукин потом рассказывал, что Галич начал с того, что перед выступлением принял сто граммов фронтовых (не один раз) и пошёл на сцену с песней «Памяти Пастернака»! Гитара не торопится, речитатив подчёркивает важные слова это наш протест, заявлен со сцены, во всеуслышание. Не ожидали, что он решится бросить его в лицо Затихли струны зал, кроме ряда, где партийные деятели, встал, наступила полная тишина. Выдержали паузу, как у великого актёра, и буря аплодисментов правде и мужеству. Третья песня «Мы похоронены где-то под Нарвой». Странно, что его не остановили. Остались последние два слова: «трубят». И тут раздался выстрел: кто-то вскрикнул, кто-то вскочил. Галич не дёрнулся, никакой паузы перед словом «егеря». На него сверху посыпались осколки взорвалась осветительная лампа.
После концерта они шли вместе и Кукин поделился своими переживаниями:
Александр Аркадьевич, мне показалось, что в вас стреляли.
Ха! Мне показалось, что первый секретарь покончил с собой.
Академики не удержались для них был отдельный концерт, для тех, кто «попроще», ещё один, ночью, в кинотеатре, не удержались сами исполнители.
Но в итоге всё равно остановили фестиваль запретили, клуб «Под интегралом» закрыли. У Галича это было единственное официальное выступление перед аудиторией. Он уедет во Францию и в своей «Книге воспоминаний» напишет: «В Академгородке я испытал минуту счастья». Мы тоже.
В августе и нам показали Чехословакию, ввод войск. В институте народ ропщет: конец оттепели, надежда рухнула. Редко кто проходит дистанцию от понимания до активного протеста. В Праге на демонстрацию вышло сто тысяч, Ян Палах сжёг себя на Вацлавской площади, отдали свою жизнь ещё семь человек. На Красную площадь вышли восемь.
Первомай, флаги, как ни старались организаторы, бездушно висят, из репродукторов гремит торжественная музыка. Перед Домом учёных трибуна с представителями партийных органов и руководства Академии наук, кто-то из них был на концерте. Работают телекамеры, напротив, на тротуаре, плотно, как пшеница в урожайный год, стоят зрители. Движется колонна демонстрантов. На обочине плакат улыбающийся Ленин в кепке машет ладошкой: «Верной дорогой идёте, товарищи». Снизу аккуратно замазанная приписка, приглядевшись, можно разобрать «но не в ту сторону». Мы стоим в начале проспекта, готовимся присоединиться. Назначенные товарищи принимают от администрации портреты членов политбюро на длинных палках, чтобы издалека видно было. Другие товарищи принимают, по своей инициативе, по пятьдесят грамм. Я отношусь к другим, успел принять, но меня заставляют нести знамя, почётная обязанность победителя соцсоревнования. Отказываюсь, мои требуют: «Знамя не тебе дали, а отделу, неси!» Уподобляюсь Власову на Олимпиаде, держу его одной рукой, возглавляю колонну института. Диктор провозглашает лозунги, безуспешно призывая к крикам «ура». Одним словом, всё как обычно.
Вдруг перед самой трибуной из толпы выскочили трое юношей, ищут, куда бы вклиниться. Я приостановился, дал место впереди. Ребята, студенты университета, растянули транспарант во всю ширину дороги «Руки прочь от Чехословакии». На тротуаре захлопали, диктор замолчал, наши сзади кричат: «Молодцы! Мы с вашим лозунгом!» Операторы продолжают снимать, зрители аплодировать. Между ними стали выделяться серые личности в штатском, не знают, видимо, что делать телекамеры, да и народ не особо даёт пролезть. Прошли мимо трибуны, я говорю: «Бросайте и бегом в толпу, отдельно друг от друга». Удрали.
Стоим с ребятами, обсуждаем очевидный вопрос «почему не мы?» Лия Ахеджакова рассказывала, что когда они в Праге вечером пришли в ресторан, ей плюнули в лицо. Это было потом, а сейчас к нам подходят двое, один в форме:
С вами шли те, что с лозунгом?
Не с нами впереди.
Можно вас?
Что вы имеете в виду? Когда звонят в отдел и спрашивают «можно Валю?», один сотрудник отвечает: «У нас всех можно» я ко всем не отношусь.
Тут не до шуток, мы на службе.
Пролетает стая голубей с хорошей кормёжки и роняет большие «кляксы». Одна попадает ему на погон рядом со звёздочками, в нужное место.
Вас уже повысили.
Который в гражданском, похоже старше по чину, смеётся, понимает бесполезность разговора. Младший вытирает пятно платком, сворачивает его и убирает в карман улика. Молча уходят. И мы молчим. Стыдно, перед собой. В сторонке дожидается Сергей, карманы солидно оттопыриваются. Похлопал по бутылкам:
Как знал, что будет причина выпить.
Долгожданный вечер, Сергей, собиравшийся в Ленинград больше года, наконец-то сидит у меня в кабинете. Сидит не то слово, он стоит у стола и, наслаждаясь приятным запахом, режет сыр, которого в Новосибирске не купишь. Выбирает кусочек поменьше, поводит у носа, не торопясь разжёвывает и демонстративно причмокивает. У меня наготове бутылка отличного (не по Райкину отличного от других), а настоящего французского коньяка, как водится, уже неполная (не удержались с ребятами, чтобы не попробовать).
Как у дочки дела, волейболу, говоришь, мы её зря учили?
Будет поступать в универ, на биологический, сын трубит в армии, недолго осталось.
Стук в дверь, так принято, заходит Ирина: «Извините, что помешала».
Отложенное удовольствие больше, Сергей в своём репертуаре, не может не обратить на себя внимание.
Хорошее дополнение к вихру на макушке, на всякий случай он его и приглаживает. Не зря в старину у молодых девушек (да и постарше) были альбомы, в которые им писали посвящения. «Писателям» они были благодарны. Брошенные слова, как семена, где-то взойдут.
Читаю вечером лекцию, объясняет Ира.
Хочешь, чтобы послушал?
Машинное время не меняют!
Договорюсь.
Спасибо. Обычный диалог, с дополнением: моя попытка пошутить, и её необязательное, подчёркнутое «спасибо». Ира прикрывает за собой дверь, Сергей с завистью, привычка такая, отмечает:
Красивая. Давно у тебя работает?
Год, наверное, не помню точно.
Х-ха! Раньше помнил. Когда ездил выступать на конференциях, к тебе потом девушки прилетали, за дополнительной информацией.
Не поверишь, мыслей таких нет.
Конечно, не верю.
В том-то и дело у нас любовь.
Он меня останавливает, удовлетворённо кивает и подаёт рюмку: «Всё начинается со встречи, часто случайной, за неё». Мы чокаемся, берём в рот по маленькому глоточку, перекатываем драгоценную жидкость, наслаждаемся. Получаем то самое удовольствие, но главное, от встречи. Я смотрю на его реакцию, она не заставляет себя ждать.