Мелисса де ла Круз
Любовь & Война
Посвящается, как всегда, Майку и Мэтти
Я все более и более несчастен и томим нетерпением, находясь в вынужденной разлуке с тобой, а между тем в обозримом будущем изменений ситуации не предвидится.
И пусть на самом деле день нашей встречи приближается, но кажется, что он по-прежнему невозможно далек. Среди прочих причин для тревоги одна из самых ужасных мыслей та, что ты сочтешь недостаточным мое стремление преодолеть все преграды, мешающие нашему воссоединению; и если такая идея тебя посещала, отбрось ее как несправедливую.
Душа, устремляющаяся в небеса, минующая райские врата на пути к вечному блаженству, не жаждет сей радости столь же пламенно, сколь я жажду испытать небывалое наслаждение в твоих объятиях. Мои слова слишком прямы? Но это лишь бледная тень моих чувств никакие слова не в силах передать, как я люблю тебя и как тоскую. Ты сможешь понять это, лишь когда мы заключим друг друга в объятия, даря друг другу нежнейшие ласки, вдохновленные любовью и освященные супружеством
Письмо Александра Гамильтона к Элизабет Скайлер, октябрь 1780 года.Часть I
Штурмуя стены
1. Весенняя жатва!
Особняк Скайлеров
Олбани, штат Нью-Йорк
Апрель 1781 года
Забудьте о Париже. Французы могут оставить себе свои круассаны и Елисейские поля. Кому есть дело до Лондона? Рима? Афин? Насколько она знала, последние всего лишь кучка руин. И что такого в Уильямсбурге, Вирджиния? В Чарльстоне, что в Южной Каролине? В Нью-Йорке? По ее мнению, они с легкостью могли бы просто исчезнуть с карты.
В целом мире, по мнению Элизабет Скайлер Гамильтон, не было более прекрасного места, чем Олбани весной. Конечно, «Угодья» были дороги ее сердцу как отчий дом, в котором прошло ее детство, и, более того, как место, где она стала женой Александра Гамильтона прошедшей весной. Время ничуть не остудило их страсти, и сейчас она любила мужа сильнее, чем когда-либо. Возможно, именно любовь к супругу была причиной того, что Элиза смотрела на мир вокруг сквозь розовые очки.
Но с ними или без них, невозможно было не согласиться, что немного на свете мест, способных затмить сияние ее родного города в середине весны. Солнце мягко пригревало с высоты, и было очень тепло. Голые ветви деревьев быстро одевались нежной зеленой листвой, а резкий, въедливый запах дыма из труб уступал место легким ароматам гиацинтов и крокусов, сирени и сумаха. Ласточки сновали туда-сюда, ловя мух и комаров, новорожденные телята, жеребята и поросята резвились на полях и лугах. Могучая река Гудзон была укрыта туманом по утрам и усеяна лодками рыбаков к полудню. В их сетях блестела спинками сельдь, чей нежный, пикантный вкус идеально сочетался с салатом из молодых листьев горчицы.
Но самой главной радостью было изобилие черники и клубники. По всему поместью сотни и сотни кустиков сгибались под тяжестью тысяч и тысяч алых, бордовых и пурпурных ягод. Всю неделю с самого утра Элиза с сестрами, Анжеликой, Пегги и пятилетней Корнелией иногда в компании самого младшего из братьев, восьмилетнего Ренсселера, которого любя звали Ренн, меняли свои роскошные шелковые платья с турнюрами на простые, прочные муслиновые юбки, подтыкая их повыше, так, что открывался весьма провокационный вид на лодыжки и икры, и присоединялись к служанкам в полях, где наполняли корзину за корзиной спелыми, сочными ягодами. (Конечно, кроме Ренна. Ренн не носил ничего, похожего на юбку, с самого своего крещения.)
И каждый день на исходе утра их губы были выпачканы не меньше, чем пальцы (ведь, как заметила Элиза, не бывает сбора без снятия пробы), а затем старшие сестры спешили на кухню, чтобы взяться за дело. Часть ягод замораживали на леднике, другую запекали в пирогах, но больше всего ягоды варили в густом сахарном сиропе, превращая в варенье, терпкая сладость которого не раз украсит и оживит стол зимой, если намазать его на кусок свежего хлеба, подать с оладьями или подливой к индейке или баранине. Также ягоды мариновали, готовя великолепную закуску, слегка солоноватую в начале, но затем взрывающуюся во рту летней сладостью.
Но как бы ни были все эти лакомства соблазнительны, больше всего Элиза любила есть ягоды свежими, слегка охлажденными. Каждая ягода была крошечным, величиной с наперсток, кусочком сочного удовольствия. Этим чудесным весенним полуднем, стоя в потоке солнечного света, падающем на каменную столешницу, Элиза по очереди обращалась то к корзине клубники, то к ведерку черники, смакуя по ягодке за раз.
Никак не могу решить, которая из них более чудесна! воскликнула она, обращаясь к сестрам, устроившимся перебирать ягоды за длинным, сколоченным из простых досок столом, занимавшим середину кухни.
Чепуха. Пегги Скайлер надула губки, испачканные соком ничуть не менее, чем у Элизы. Кажется, еще одна черника или клубника, и я в жизни на них больше не взгляну!
Но не успела она договорить, как ее красные от сока пальчики уже тянулись к очередной черничине и отправляли ее в рот.
Пег права, согласилась Анжелика. Иногда щедрость даров природы просто чрезмерна. Неделю назад я дождаться не могла, когда наконец созреют первые ягоды. А сейчас мечтаю только об орехах! Кажется, сейчас я все отдала бы за горсть свежеобжаренных орехов!
Но, произнося эти слова, она крутила в пальцах спелую клубнику, которая вскоре также оказалась у нее во рту.
Как бы то ни было, с этой войной нам не видать арахиса до сентября, заметила Элиза.
Стефан говорит, что война может закончится до прихода осени, вставила Пегги, ссылаясь на своего жениха, Стефана ван Ренсселера III. Линия побережья Америки слишком растянута, и даже армия и флот такой могущественной державы, как Англия, не смогут ее контролировать, а с учетом того, что силы французов теперь полностью поддерживают нашу борьбу за независимость, солдат короля Георга вскоре превзойдут и в численности, и в маневренности.
Трудно представить, что эта война закончится, сказала Элиза. У меня такое чувство, что мы повзрослели, пока она шла. Но я искренне надеюсь, что он прав. Мы с Алексом женаты уже полгода, но все еще не обзавелись собственным домом.
На самом деле, как бы ни любила Элиза «Угодья», ей не терпелось покинуть отчий дом и начать строить свое семейное гнездо. После венчания у них было всего лишь несколько прекрасных недель, прежде чем муж был вынужден поспешить в штаб генерала Вашингтона. Теперь Алекса не меньше, чем ее саму, раздражали их нынешние жилищные условия, и они оба жаждали проводить больше времени наедине друг с другом.
Хотя она, безусловно, любила мужа и была уверена в его ответной любви, они провели больше времени врозь, чем вместе, как в период их недолгого романа, так и в период еще более короткой семейной жизни. Пламя, пылавшее в их сердцах, было ярким, но пожить как муж и жена им пока не удалось. Во многом Алекс оставался для нее полным незнакомцем. Рядом постоянно присутствовали члены семьи, слуги и солдаты, и потому-то их личная жизнь была далеко не такой личной, как им хотелось бы.
Но, по крайней мере, он снова был дома, хоть и должен был уехать всего через несколько дней. Тоска по мужу была долей жены солдата, и вместо того, чтобы стонать и плакать, Элиза старалась быть храброй. Но даже посреди этого пиршества жизни и красоты ей сложно было не чувствовать себя обделенной. Когда Алекс уезжал, его отсутствие вызывало у нее почти физическую боль. Элиза ругала себя за эгоизм, ведь она была его женой, а он был человеком мира, человеком страны, и она должна была уступать его стране, не так ли?