Храбр ухмыльнулся.
— Ну, это как посмотреть… Чарку поднесёшь — стало быть, неподсудное.
— Да как же не поднесём, мил человек! — радостно вскричал Плоскыня. — Поднесём! А там, глядишь, и вторую!..
Толпой они вошли в широкий двор и мимо сушила, мимо омшаника двинулись к приземистому кружалу. За ведро вина желтоглазый хозяин слупил втридорога, сославшись на то, что дешевле никак нельзя: солнышко-то вон в небесах опять чётное, того и гляди, конец света настанет. Кудыка с Плоскыней, кряхтя, полезли в глубокие пазухи за идольцами, но красавец Докука с белозубой усмешкой сделал им знак не суетиться и ко всеобщему удивлению бросил на дубовый стол серебряную греческую денежку. У кого ж это он ночевал сегодня? Не иначе, у боярыни у какой. Слободские-то красавицы серебра не держали, а расчёты на торгу вели с помощью всё тех же резных куколок-берендеек, иноречиво именуемых «деревянные».
Желтоглазый хозяин расставил ковши, принёс ведёрную ендову вина и берендейку сдачи с отбитым носком, тут же небрежно сунутую Докукой за пазуху.
Кудыка с благодарностью принял полный ковшик, по ободку которого шла надпись: «Человече! Что на мя зриши? Пей!» — и лукаво покосился на Плоскыню.
— Поучил, стало быть, Купаву?
Тот насупился по-медвежьи, брови натопырил, губы отдул.
— А то как же! — рявкнул он кровожадно. — Сбил да поволок, ажно брызги в потолок!..
Все с сомнением взглянули на его левую щёку с четырьмя глубокими царапинами, но спорить не стали.
Кроме троих древорезов да двух храбров, в кружале, можно сказать, никого и не было. Сидел лишь в дальнем конце длинного стола никем не знаемый берендей — не берендей, погорелец — не погорелец… Что-то он там про себя смекал, вздымал бровь, подмигивал хитро неизвестно кому. И чарку не глотом глотил, а смаковал, причмокивая.
Храбры и древорезы выпили по чину за здравие старенького царя-батюшки Берендея и заговорили о событиях прошлой ночи. Да и вообще о нынешних временах. Вздыхали, охали, почёсывали в затылках…
— Померещилось мне, что ли, под утро… — пожаловался в недоумении Кудыка. — Будто лешие по слободке шастали…
Румяный Докука уставил на него синие очи и заморгал. Многое, многое проспал он сегодняшним утром…
— Ничего не померещилось, — буркнул храбр постарше, именем Чурило. — Ещё как шастали!.. Сам видел…
— Дык… это… — опешил Плоскыня. — Они же к жилью не подходят!
— Подойдёшь тут, когда такое творится! В лесу-то, чай, ещё страшней было, чем в слободке…
— Да-а, дела-а…
— Обнаглели лешие! — сказал обиженно синеглазый красавец Докука. — Мало того, что сами шубу наизнанку носят, так ещё и других выворачивать заставляют! В лес войдёшь — переобуться изволь, с левой ноги на правую…
— А не переобуешься?
— А не переобуешься — перетемяшат поленом, отволокут в чащу да и бросят. Выбирайся потом… Это у них теперь «лесом обойти» называется. Совсем стыд утратили. Дерево вырубить — шесть берендеек им выложи…
— А не пять? — усомнился Кудыка.
— Пять? В том-то и клюква, что шесть…
Несколько мгновений Кудыка сидел неподвижно. Остолбуха нашла. Медленно повернулся к храбрам.
— А вы-то что ж, дружинушка хоробрая? — упрекнул он их с горечью. — Нет, чтобы взять да и очистить лес от погани от этой… единым махом…
Те насупились, крякнули.
— Очистишь тут, как же! — проворчал степенный Чурило.