Пенелопиада - Блейз Анна Иосифовна

Маргарет Этвуд

Пенелопиада

Посвящается моей семье

Как ты блажен, Одиссей многохитрый,

     рожденный Лаэртом!

Ты жену приобрел

     добродетели самой высокой

Да! Между смертными

     слава ее добродетели вечно

Будет сиять на земле.

     И на полные прелести песни

О Пенелопе разумной

     певцов вдохновят олимпийцы.

Одиссея, XXIV, 192-198

Так он сказал и, канат корабля

     черноносого взявши,

Через сарай тот канат перебросил,

     к столбу привязавши.

После вздернул их вверх,

     чтоб ногами земли не касались.

И под петлями сетей

     ужасный покой их встречает, 

Так на канате они

     голова с головою повисли

С жавшими шею петлями,

     чтоб умерли жалкою смертью.

Ноги подергались их,

     но не долго, всего лишь мгновенье[1].

Одиссея, XXII, 465-473

I. Презренное искусство

Теперь, когда я умерла, я знаю все. Я мечтала, что смогу так сказать, но и это мое желание не сбылось, как и многие-многие другие. Несколько ничтожных фактов вот и все, что я узнала нового. Что и говорить, любопытство утолено, да цена высоковата.

С тех пор как я умерла стала такой, как теперь: бескостной, безгубой, безгрудой,  я узнала кое-что, о чем предпочла бы не знать, как бывает, когда подслушиваешь под окном или вскрываешь чужие письма. А вы хотели бы читать мысли? Не советую.

Сюда, под землю, каждый приходит с мешком, вроде тех мехов, куда упрятывали ветра, только наши мешки набиты словами: словами, что ты высказал сам; словами, что ты услышал; словами, что были сказаны о тебе. У одних мешки тощие, у других огромные; мой не так уж и мал, хотя слова в нем большей частью о моем знаменитом супруге. «Как он водил ее за нос!» говорят одни. Да, это он умел водить людей за нос. «И все сошло ему с рук!» Верно, он и это умел выходить сухим из воды.

Как ему удавалось внушать доверие! Многие верили, что его версия событий и есть истинная ну, плюс-минус парочка трупов, прекрасных соблазнительниц и одноглазых чудищ. Даже я ему верила временами. Я знала, что он каверзник и враль, но думала, что уж меня-то он избавит от своих врак и каверз. Или я не хранила ему верность? Или я не ждала столько лет, отвергая все почти неодолимые соблазны? И во что я превратилась, когда эта его официальная версия получила признание? В назидательную легенду! В розгу, чтобы учить других женщин! Отчего те не способны на такую преданность, такую надежность, такое самопожертвование, как я? Вот о чем запели все в один голос все эти рапсоды и сказители. «Не надо мне подражать!» пытаюсь я докричаться до вас да, до вас, слышите? Но, когда я силюсь это выкрикнуть, слышно лишь уханье совы.

Само собой, его изворотливость, его лукавство, плутоватость, его как бы это сказать неразборчивость в средствах бросались в глаза, но я предпочитала не замечать их. Я держала рот на замке, а если открывала только чтобы вознести ему хвалы. Я не спорила, не задавала неудобных вопросов, не копала слишком глубоко. В те дни я мечтала о счастливой развязке, а вернейший путь к счастливой развязке не отпирать дверей и мирно спать, пока бушует буря.

Но, когда буря миновала и жизнь потекла уже не так легендарно, я обнаружила, сколь многие смеются надо мной за глаза и как они потешаются, как отпускают шуточки на мой счет, невинные, и грязные; как из меня лепят сказку, а то и несколько, и совсем не таких, какие мне хотелось бы о себе услышать. Что может женщина поделать с постыдной сплетней, разлетевшейся по свету? Попытайся она оправдаться и любые ее слова прозвучат подтверждением вины. Так что я предпочла подождать еще.

Но теперь, когда все рассказчики выдохлись, настал мой черед. Теперь я сама расскажу сказку. Решиться на такое мне дорогого стоило: стряпать побасенки презренное искусство. Забава для старух и бродячих попрошаек, слепых певцов, служанок да детворы всяких бездельников, которым времени не занимать. Когда-то меня подняли бы на смех, вздумай я строить из себя рапсода: жалкое это зрелище аристократка, опустившаяся до возни с искусством; но сейчас-то какое мне дело до общественного мнения? Мнения общества, собравшегося здесь, под землей? Мнения теней? Отголосков? Так что решено я спряду свою нить.

Загвоздка в том, что говорить мне нечем у меня нет рта. Мне не удастся изъясняться внятно для вашего мира, мира тел, языков и пальцев; да и слушателей у меня по вашу сторону реки раз-два и обчелся. Если кому и под силу уловить случайный шепот, случайный писк, слова мои для них всего лишь ветер в сухих камышах, голос летучей мыши, мелькнувшей в сумерках, тягостный сон.

Но я всегда была непреклонна. «Терпеливая» так меня называли. Я доведу свою затею до конца.

II. Партия хора

Пляска с веревками

III. Мое детство

С чего же начать? Выбор невелик: или с самого начала, или с чего-то другого. Но всему начало начало мира, все остальное лишь последствия; а о том, как начался мир, каждый толкует по-своему, так что начну я, пожалуй, с того, как я родилась.

Отцом моим был Икарий, царь Спарты. Матерью наяда. Таких полукровок в те времена было пруд пруди; куда ни плюнь всюду наядины дочки. Впрочем, толика божественной крови в жилах это не так уж плохо. По крайней мере, поначалу.

Когда я была совсем еще крошкой, отец приказал бросить меня в море. При жизни я так и не выяснила почему, но теперь подозреваю, что виной всему были слова оракула: жрица объявила, что я сотку отцу погребальное покрывало. Вот он, наверное, и решил, что если убьет меня вовремя, то со-ткать ему саван будет некому, а значит, он никогда не умрет. Ход рассуждений очевиден. И если так, то отец решил утопить меня, чтобы спастись самому,  вполне понятное побуждение. Но он, видно, ослышался, а может, и сама жрица не разобрала, что к чему,  боги часто бормочут, как беззубые: не отцу, а свекру должна была я соткать гробовой покров. И если о том и шла речь в пророчестве, то оно воистину сбылось, и в свое время саван для свекра сослужил мне хорошую службу.

Понимаю, что теперь уже не в моде учить девочек рукоделию, но в мои времена, по счастью, дело обстояло иначе. Очень удобно: всегда находилось чем занять руки. Если кто-то отпускал неуместное словечко, всегда можно было притвориться, что ты ничего не слышала. И можно было не отвечать.

Но как знать? Может, никакого пророчества о саване и не было. Может, я его просто выдумала, чтобы было не так обидно. Столько шепотов носится здесь, в темных пещерах и на лугах, что порой не различишь, откуда этот голос со стороны или у тебя из головы. Насчет головы это я фигурально. Какие уж тут головы у нас, подземных?

Впрочем, неважно. Так ли, иначе меня бросили в море. Помню ли я, как сомкнулись надо мной волны и как воздух вышел из легких? Помню ли колокол, который, говорят, бьет в ушах утопающих? Не помню. Ровным счетом ничего. Но мне потом рассказали, как это было: всегда найдется какая-нибудь служанка или рабыня, старая нянюшка или кумушка, которую хлебом не корми дай напичкать ребенка сплетнями обо всяких ужасах, что вытворяли с ним родители, когда он по малолетству еще ничего не мог запомнить. Эта история отбила у меня охоту общаться с отцом. Этим случаем точнее, своей осведомленностью о нем я и объясняю свою замкнутость и недоверие к людям.