За экономию боеприпасов палачей
премируют. Как бы то ни было, но разглядеть пистолет в руке Сидоровича я смог в подробностях — «Макаров». Макса Края удивить практически невозможно,
но тут я удивился конкретно. При достатке торгаша надо палить из «пустынного орла» по консервным банкам. Каждый день. Утром и вечером. Значит, мы
оба поддерживаем отечественного производителя.
Следующий заряд предназначался мне. Замешкайся я хоть на миг, и пуля проткнула бы мне лоб. Надо отдать должное Сидоровичу, он разил метко, да
только и я не так уж прост. Жизнь научила уходить со смертельной траектории до того, как мои извилины на стенах и на полу станут поводом для
генеральной уборки.
Я патронов не экономил. В магазине их оставалось девять штук, а значит, еще трех для торгаша не жалко. Там, где меня учили стрелять, вместо
мишеней были люди, которым надоело подыхать от СПИДа, бесплатно вламывая на плантациях местного царька.
Что-то такое появилось в глазах торгаша, когда я выдернул из его скрюченных пальцев оружие. Такой же взгляд был у бананового диктатора, когда
мы бежали по взлетной полосе, догоняя последний «тюльпан», а обезумевшая от ненависти толпа ломала ограждение аэропорта. Хозяину жизни не нашлось
места у нас на борту, и он очень удивился. Сидорович тоже удивился, пялясь на меня, живого и невредимого.
Я обратил внимание, что у него аккуратно обрезанные, полированные ногти. И это почему-то меня разозлило. Два трупа — раз плюнуть, а корчит из
себя чистюлю! Каблук моего ботинка раздробил ухоженные пальчики. Теперь у него куда меньше шансов выстрелить мне в спину. Разве что он умеет держать
оружие ногами.
Торгаш взревел, как недорезанный вепрь, и поклялся выгрызть мне печень. Улыбаясь, я терпеливо ждал, когда он сообразит, что с каждой секундой в
его теле остается все меньше крови и тратить силы на крики — глупо. Он попытается договориться — это точно. Я даже не буду ему угрожать. Пусть сам
предложит, пусть принесет мне хабар на хрустальном блюде с не важно какой каемкой.
Весь мир подчиняется лишь одному закону: сожри ближнего своего. И я в этом смысле самый законопослушный гражданин.
— Что тебе надо? — Лицо Сидоровича блестело от пота.
Прямо сейчас он мог отключиться. Или сдохнуть. Но я заставил себя не думать об этом.
— Код замка?
— Да ты ж меня все равно убьешь! — Сидорович, похоже, наивно верил, что безвыходных ситуаций не бывает, надеялся, что еще не все потеряно.
Вступив в переговоры, он решил выиграть немного времени.
Оптимизм — это врожденная глупость? Или анестезия?
— Не убью, — соврал я. — Зоной клянусь.
Кривясь от боли, охая и скрипя зубами, он назвал мне цифры кода и подробно объяснил, где расположены ловушки и как их обойти. Его откровенность
едва не вызвала у меня слезы умиления. Честность — качество благородное. Стоило вырвать чеку и сунуть гранату под спину Сидоровичу так, чтобы любая
попытка пошевелиться гарантировала смерть, — и сразу он стал человеком общительным и откровенным.
Всё-таки я умею ладить с людьми, находя светлое в самых отъявленных негодяях.
Ноутбук и тусклая лампа на громадном столе, тройной сейф в углу и стены, наполовину облицованные болотного цвета плиткой.