Бельё и я могу порубить и щёлок напарю, а ты в лес сходи, проветрись, а заодно травы мне кое какой насобираешь с ягодами и на счет Алёшки подумай, а то дикарёнком вырастет! Помяни моё слово, будешь потом с веток его снимать. С хитрой улыбкой сказала Анькина свекровь.
Подтрунивать Прасковья Романовна умела и всегда попадала своими шуточками не в бровь, а в глаз. Она то точно знала, как Анька за Алёшкино будущее переживала и хотела вырастить из него настоящего человека.
Анька строго посмотрела на свекровь, но тут же рассмеялась, потому что та, как обычно в любой неловкой ситуации начала что-то напевать себе под нос. Прасковья Романовна обожала музыку и знала наверно тысячи разных песен наизусть. При чём на каждый случай у неё как будто бы уже была заготовка. Она никогда не пела на публику или для того, чтобы ей восхищённо смотрели в глаза. Только по случаю и только для собственного удовольствия.
Весело подмигнув Аньке, Прасковья Романовна закружила её в танце.
Анька всегда поражалась такой лёгкости ума Прасковьи Романовны и такой детской её непосредственности. Свою свекровь Анька называла и считала второй матерью, очень её любила и уважала. У неё так жить не получалось, она всегда была в тревоге и в вечных беспокойствах.
Развеселив немного Аньку, Прасковья Романовна помогла ей скрутить бельё и растащить его на верёвках, после чего они вдвоём пошли в сторону дома. Прасковья Романовна шла впереди, хотела успеть быстрее к печке, уже должна была подняться каша, а Анька шла чуть поодаль, не поспевая за ней. Вся спина ныла от стирки, руки все распухли и гудели, теперь минут двадцать будут трястись от напряжения.
В деревне у всех был свой круг обязанностей. Анька с Прасковьей Романовной ухаживали за скотом, пряли пряжу, ткали новины, шили нижнюю одежду, стирали бельё, готовили еду само собой, делали заготовки на зиму, с Алёшкой по очереди возились, особенно, когда совсем малюткой был, ходили в лес за хворостом и ягодами, собирали грибы. Всё остальное по хозяйству вели Иван Кузьмич и Игнат: пашню, посев и уборку в положенный срок, избу чинили, конюшню, и вообще, за всеми постройками приглядывали. Все зимние короткие дни и долгие вечера Анька с Прасковьей Романовной сидели за прялками и ткацким станом. Но самая тяжелая работа была в выращивании льна и его превращение в ткань.
Иван Кузьмич сильно жалел Прасковью Романовну с Анькой и выменивал уже готовую пряжу на мёд. Да и сажать лён теперь уже негде, сейчас не было у них столько пашни как раньше.
Чтобы нитки были мягче Анька мотала пряжу на бодоги, а уже потом Прасковья Романовна их валяла в золе и в печку парить ставила. Горячие мотки доставали из печки, и Анька бегом на речку бежала их полоскать. Вода ледяная, на улице холодно, руки зябнут. Как руки совсем задубеют Анька их засунет в теплые мотки, погреет чуть-чуть и снова поласкает. А когда уже и мотки ледяные, то руки под тулуп засунет и на животе греет. Сырые мотки сушили дома, а сухие уже красили в разные цвета.
Холст у Прасковьи Романовны всегда мягким получался, наверное, потому что характер у неё такой же мягкий был. Для рабочей одежды она делала холст серого, чёрного и коричневого цвета, а для праздничной ярко-красного, желтого или голубого. Для покраски Анька собирала в лесу кору деревьев и травы. По этому делу она у них главным специалистом была. Вдвоём они ткали не только одежду, но и много чего другого: половики, одеяла, простыни, наволочки, подзоры[5], салфетки. Украшали подзорами и кровати. Украшение одежды кружевами и вышивание Прасковья Романовна считала уже не таким изнурительным, это было для неё скорее легким и радостным занятием.
Зайдя в дом, женщины увидели уже привычную для них картину. Алёшка свесился с печки головой вниз и наизусть рассказывал алфавит. Ну пока не весь, а только что запомнил, а запоминать он не особенно любил, ему больше вниз головой висеть нравилось.
Рядом с печкой, внизу, положа голову на передние длинные лапы, лежал пес дворовой породы Сашка и тихонько поскуливал, видно переживал за Алёшку, прямо как родитель.
Алёшка был вечно в движении, всегда ему до всего было дело. Он всем подряд задавал тысячи вопросов обо всём на свете. Когда Алёшка только родился, он был пухлым младенцем с огромными глазами, как у бабушки василькового цвета и светленькими жиденькими волосенками. Почти никогда не плакал, только ел и спал, и с огромным интересом за всем наблюдал. Сейчас он, конечно, вытянулся и его голову обрамляла копна густых каштановых волнистых волос, но глаза остались всё такого же озорного василькового цвета.
Алёшка никогда не требовал себе компанию. Мог играть сам с собой и, как только научился ходить и говорить, всегда напрашивался в помощники. Бывало, Анька идет за водой к колодцу, Алёшка берет самую большую кружку и тащится за ней следом. Анька идет обратно с двумя ведрами на коромысле, и Алёшка гордо шагает следом с вытянутыми вперёд руками, в которых держит кружку, наполненную водой. Никто не обращал внимания, что по дороге он почти всю воду расплескал, а Анька с Прасковьей Романовной его всегда хвалили. Поэтому, наверное, Алёшка и не растратил свой энтузиазм в домашних делах. Даже если у него не выходило или он ломал что-то, Прасковья Романовна всегда говорила, что в следующий раз получится лучше.
Алёшкина заветная мечта была стать лётчиком. И откуда он это в голову себе вбил? Один раз от соседа Якова слышал о летающих машинах и всё остальное потеряло смысл. Яков ещё, как на беду, рассказал Алёшке про какой-то орган в голове, который должен быть готов к любому положению человека, что для лётчика жизненно-необходимо. Бедный ребёнок теперь постоянно вниз головой висит и кружится без конца, так сказать, готовит себя к экстремальным нагрузкам. И ведь какой упёртый, 5 лет всего, а характер, как у взрослого уже. Никакие игрушки надолго его не занимают, только бы с печки прыгать, как из горящего самолета или вниз головой висеть.
Увидев мать, Алёшка быстро спрыгнул с печки и бросился к ней на шею. Анька уходила из дому, ещё не светало даже, а возвращалась ближе к вечеру и всегда уставшая, на него сил чаще всего не оставалось.
Сколько раз Алёшка просился в помощники, всё без толку, почти никогда его не брала. Сначала говорила маленький, теперь говорит, украдут. Алёшка обижался страшно, потому что очень уж нравилось ему в лесу. Всё ему там казалось сказочным и высокие сосны с огромным пушистыми ветвями, и куча разных птичьих голосов. Все его фантазии, так или иначе, всегда были связаны с лесом. Вот он живет в огромном доме в самой чаще леса и спасает раненных медведей. Или вот, например, он стал отставным военным лётчиком и живёт отшельником на краю леса, и оленей солью подкармливает. Или самая его любимая, как он пожары лесные тушит, которые, по его мнению, всегда драконы поджигали.
И откуда он только про этих драконов узнал? Скорее всего опять влияние Якова сказалось. Тот, в свойственной ему манере, не мог Алёшку чем-то интересным не впечатлить.
Чуть повзрослев, Алёшка отказался от идеи жить отшельником в лесу, но про драконов так и не передумал. Скорее всего его рогатка, которую он не выпускал из рук была для защиты от них же.
Сейчас Алёшка стал больше жалеть мать и меньше на неё обижаться, видел, как она устаёт. Отец Алёшки по ночам теперь только приходит и то не каждый день. Алёшкин дедушка говорит, что он в лесу работает, деревья валит. Но Алёшка знал, что все местные мужики и ребята постарше в лесу прячутся. Подслушал с печки как мамка с бабулей про это говорили. Только от кого прячутся он так и не понял. Естественно, у него были свои соображения на этот счёт, конечно же в основном про драконов, но вслух он свою теорию обычно не озвучивал, чувствовал тут какой-то подвох имеется. Не всё так просто с этими драконами.