Анька, быстро вернувшись к воротам на негнущихся ногах закрыла из на засов и пулей залетела в дом. Забыв, что в сенцах лежит раненный подручный Степана, она вскрикнула от неожиданности, чем привела его в чувство и он открыл глаза. У мужчины была открытая рана на правом боку, скорее всего ножевое ранение.
Ты что орешь свербигузка чёртова? Недовольно прикрикнул он на Аньку.
Простите, я с испугу. Щас медсестра придет она вас подлечит. Дрожащим голосом и чуть не плача ответила Анька.
Воды хоть дай клуша ты окаянная! Что застыла то, как вкопанная? Продолжал прикрикивать раненный.
Анька принесла из дома воды и дала ему напиться, потом она прикрепила потуже повязку к ране и, не задерживаясь, снова скрылась в доме. Буквально через несколько минут пришла Шурка, которой по дороге уже донесли, что к ней доставили раненного.
Анька, крикнула Шурка не успев зайти в дом. Давай воду на огонь ставь скорей.
Анька без лишних разговоров выполняла все указания подруги. Вместе они меньше, чем за час обработали и зашили рану. Шурка дала мужчине какого-то порошка, после чего он почти сразу заснул.
Завтра будет как новенький бегать, сказала Шурка, убирая все свои медицинские инструменты в фельдшерскую сумку.
Зайдя в дом, Шурка почти сразу рассказала Аньке о разговоре с Ванькой, видела, что она сама не своя.
Ох, слава Богу, Шур. Я уже не знала, что и подумать. Еле стерпела, чтобы сразу у тебя не выпытывать начать.
Да, я уж и так поняла. Он давно тут лежит? Кивнула Шурка в сторону раненного мужчины.
Нет, и четверти часа не прошло, как ты вернулась. Его Степан привез.
Ох, батюшки мои! И он тебя видел получается?
Да, видел. И даже свататься собирается.
Как это свататься? Ты что же не сказала, что замужняя?
Да я с испугу сказала, что не замужем. Побоялась за Игната. Что делать-то теперь? Он сказал, что не отстанет.
Да он и правда не отстанет. В прошлый раз, когда приезжал сюда, к Машке Тереховой сватался, так та в город сбежала, лишь бы не нашёл её. Так что, мать, не знаю даже, как быть теперь.
О, господи, что же я наделала? Хорошо, что соседки меня не узнали. Щас потемнеет и я домой вернусь, больше из дома ни ногой. До нас-то они вряд ли дойдут, авось, пронесёт и он отстанет. А ты скажи, что я тоже в город уехала, а куда ты не знаешь.
Да уж, чувствую от меня он теперь не отстанет. Грустно пробормотала Шурка. Ну ты, Ань, натворила делов. Все ж знают про Степана, что он ни одной юбки не пропустит. А тем более такую, как ты! Ну ладно, не кисни, прорвемся. Видя, что Анька чуть не плачем сменила гнев на милость Шурка. Не дрейфь, подруга. Давай лучше домой собирайся, уже потемнеет скоро.
Анька крепко обняла Шурку, накинула свою одежду, повязала платок и сажей приукрасила лицо. Как только стали опускаться сумерки, она незаметно вынырнула из Шуркиного дома и не спеша пошла вдоль заборов, направляясь той же дорогой в сторону дома.
Обратная дорога заняла у Аньки больше времени. Пришлось несколько раз пережидать в кустах встречных прохожих. Она видела, как Степан ехал к Шуркиному дому и мысленно помолилась, чтобы с её подругой всё было хорошо. Домой Анька пришла, когда на небе была уже луна.
Ох, дочка, ну наконец то, запричитала Прасковья Романовна. Я уже и места себе не нахожу. Алёшку еле спать уложила, замучил меня вопросами. Получилось узнать что-то?
Анька рассказала всё, что она узнала от Шурки. Рассказала и про встречу со Степаном и о том, как она напортачила.
Ничего Ань, не волнуйся. Ну, сказала и сказала. Ты и не обязана никому докладывать, замужняя ты или нет. Они к нам вряд ли доберутся. У них небось и других забот хватает. А если и наведаются, так мы тебя схороним. Лес то немаленький и уж мы-то его получше других знаем. Не переживай, ты же не одна одинёшенька, у тебя семья есть, мы тебя в обиду не дадим.
Да, я не за себя боюсь, мам, я за Игната боюсь и за вас всех! Вдруг Степан, какую пакость удумает, даже подумать страшно.
Ничего, думаю он пару дней поищет тебя, а потом успокоится. Всё будет хорошо, милая моя. Прасковья Романовна поцеловала Аньку в лоб и стала накрывать на стол почти остывший ужин.
На следующее утро женщины занялись своими привычными делами. Прасковья Романовна уговорила Аньку взять Алёшку с собой за водой и на огород и когда наконец-то Анька согласилась Алёшкиной радости не было предела. Он вместе с Сашкой, следовавшим везде за ним, ходили за Анькой по пятам. Алёшка помог натаскать воды, прорвать сорняки на огороде, набрать свеклы, отсыпать муки для хлеба. В общем к вечеру он наконец то был, как говорится, «без ног» и заснул, как только стало смеркаться.
Анька с Прасковьей Романовной снова ждали мужчин до глубокой ночи, но они так и не пришли.
Таким же образом, прошло ещё два дня. На Аньке уже не было лица, но в деревню она пойти больше не решалась, тем более с Шуркой они договорились, что та сама придет или кого из мальчишек отправит, если что-то узнает. Если никто не приходит, значит они живы и здоровы. Это успокаивало и Аньку, и Прасковью Романовну.
Мам, если к концу недели они не придут, я сама пойду на эти болота. Сил больше нет ждать их.
Успокойся, Ань, будем ждать столько, сколько будет нужно. Ты этих болот не знаешь, выдашь всех, когда тебя из трясины вытаскивать кинутся, понимаешь? У нас с тобой пока нет выбора, будем ждать, а ты лучше спать пораньше укладывайся, завтра спозаранку с Алёшкой собирались в лес пойти. Как могла пыталась успокоить Прасковья Романовна Аньку.
Ладно, пойду и правда лягу, а то измоталась я совсем.
Ну, вот и правильно.
Анька быстро уснула, сказывались тяжелая работа и нервное потрясение последних дней.
Прасковья Романовна ещё долго сидела у окна и вышивала узоры на Алёшкиных рубашках и спать легла уже глубокой ночью.
Анька резко села на кровати. Весь лоб был мокрым, дыхание прерывистым. На улице ночь и тишина. Только сова ухает в лесу. Сашка заскулил в углу, испугался чего-то. Анька замерла. Какой-то внутренний страх охватил её. Она спустила голые ноги на холодный деревянный пол и босиком пошла к окну. Во дворе никого не было. Ночь был ясная, на небе был нарастающий месяц, который освещал всё вокруг. Анька постояла возле окна с минуту и пошла на цыпочках к печке. На печке тихонько сопел Алёшка с Прасковьей Романовной. Анька подошла к дальнему углу и просунула за печку руку, туда, где Иван Кузьмич ещё давно соорудил тайник для ружья, чтобы дети ненароком не достали. Когда она нащупала стальное дуло ей стало немного спокойней. Анька хорошо стреляла, отец ещё в детстве научил.
Сашка поднял морду и опять тихонько заскулил. Он не лаял, Анька отучила и знала, что если он скулит, то рядом кто-то чужой. Она опять подошла к окну, но на улице было пусто. Шикнув на Сашку, она прокралась в сенцы и полезла на чердак. На чердаке было окошко с маленькими ставнями. Анька пробралась в темноте к оконцу, которое смотрело в сторону села, тихонько его отворила и стала всматриваться в темноту.
Ничего не видно, один чёрный лес почти беззвучно качался от тёплого ветра. Слышно тоже ничего не было, только цикады стрекотали и, где-то далеко птицы говорили свои разговоры. Анька осталась смотреть, всё равно теперь не уснет. Ужас, охвативший её, стал немного отпускать, она уже могла свободно дышать и перед глазами ничего не расплывалось. Холодный пот сошёл, и кожа стала снова нагреваться. Анька ещё немного посидела и с облегчением вздохнув, решила всё-таки спуститься вниз.
Тихонько прокравшись обратно, она спустилась вниз. И чуть не расшиблась на последней ступеньке лестницы. Возле входной двери стоял и беззвучно скалил зубы Сашка. Вся его шерсть на холке стояла дыбом. Глаза потемнели и стали чёрными. Казалось, что он в два раза увеличился в размерах, а лапы будто вросли в пол.