Приговоренных, отвязав, ведут на помост. И каждый падает на колени, протягивая руки к нашей светлости. Милосердия.
— Не вздумай. — Урфин рядом. — Это ублюдки, каких мало. Когда «Красотку» брали, они поспешили избавиться от груза. Всех — в воду.
«Красотка» — это корабль. Команду его вздернули на месте: виселица по здешним меркам уже милосердие. А этим троим… нет, Урфин может не опасаться. Я не дрогну.
И волынки умолкают. Следующие несколько часов я хотела бы вымарать из памяти. И когда все заканчивается, я понимаю, что не способна встать. Пальцы так сжимали подлокотники кресла, что, кажется, с деревом срослись. Но Урфин подал руку, и я поднялась.
Меня хватило на то, чтобы вернуться в замок и снять корону. Цепь расстегивал Магнус.
— Ласточка моя… — Он поднес вино. Просто вино, терпкое и крепкое, ударившее в голову сразу. — Есть вещи, для которых нужна привычка.
Вряд ли я смогу привыкнуть. Меня знобит. И Магнус спешит долить вина. Верно, наша светлость напьется и заснет, а проснется с похмельем, которое здорово отвлекает от мыслей о правосудии.
— А вы не боитесь однажды казнить невиновного?
— Боюсь. — Магнус гладит меня по голове. — Но это хорошо. Страх заставляет проверять. И перепроверять. Хуже, когда его нет.
Кошмары мне не снятся.
Но писать о казни Кайя… там война, и еще я о смерти. Нет.
— …Эта баллада крайне проста в исполнении, ваша светлость! — Тонкокостный мужчина склонялся предо мной, и нашей светлости виделось, что еще немного и он вовсе переломится пополам. Человек-соломинка в огромном напудренном парике. Может, он поэтому и кланяется, что парик слишком тяжел?
К счастью, мой учитель увлекается балладой. О, сколько страсти в исполнении! Почти вижу маньяка, который требует снять не только платье, но и корсет, и даже нижнюю рубаху. Извращенец чертов. Ладно бы он честные намерения имел, а так же нет, скупостью ведом. Дев-то много, а корсет и перепродать можно. Дамы кивают, соглашаясь, что не тот ныне маньяк пошел.