Он опустил голову и принялся ковырять свежую занозу на левой руке. Марика коснулась занозы пальцем. Запахло грозой, и кожа затянулась, выталкивая деревянную щепку.
Это на фабрике ты так ранишься?
Да, там все такие ходят. У кого кожа погрубее, тем лучше.
Ты пришёл домой, да? Что там было? Из-за чего ты убежал сюда?
Сначала Генрих хотел ответить резко зачем дурацкие вопросы задавать? А потом подумал: Марика может и не знать. Вернее, конечно, не знает, с чего бы ей быть в курсе сплетен из трущоб Нижнего города? А следом пришла мысль: Марика же из благородных. Ей про такое и слышать-то не положено. Он точно знал.
Это из-за её работы, обтекаемо ответил Генрих. К ней приходят гости. И когда они там, мне домой нельзя.
Мне тоже нельзя заходить к родителям, когда у них гости, заметила Марика и уточнила: Но почему ты на улице, а не?..
У нас одна комната, Генрих дёрнул плечом.
Не хотелось ему об этом говорить. Зато в голову пришла отличная идея. Улыбнувшись, он заглянул в её светлые глаза:
Хочешь, покажу одно место?
Конечно! заверила его Марика и вскочила с сухого бортика.
Я там бывал, маленьким.
Уже привычно взяв Марику за руку, Генрих повёл её за собой.
***
Генриху было шесть, когда он нашёл Башню. На самом деле, это была просто заброшенная голубятня на крыше. Дом, где она стояла, пришёл в негодность после пожара, говорили, там опасно находиться, потому что перекрытия в любой момент могли упасть на голову. Но, конечно, это не мешало бездомным иногда прятаться там от непогоды. Зато голубятня, грязная и дырявая, никого не привлекала. А Генрих ловко взбирался по длинной пожарной лестнице на крышу, открывал ржавый замок и попадал в собственное, пусть и не слишком уютное убежище. Он слегка почистил его, освободил большой угол от перьев и помёта, расстелил там старое заплесневелое одеяло и, если не было дождя, мог часами сидеть, глядя в щель на небо и думая о том, кто он теперь, почему всё это случилось именно с ним и как бы так сделать, чтобы папа простил его и забрал домой.
Глупости всякие, в общем.
К семи годам он поумнел и проводил время в Башне с большим толком именно в ней он придумал, чем заменить переставший работать водопровод, как сделать очаг удобнее для мамы и ещё много всякого другого. Здесь же он читал библиотечные книжки, резал деревянные игрушки и делал уроки. Но повзрослев и начав работать на фабрике, Генрих забыл про Башню не до неё было.
За два года его отсутствия внутри ничего не изменилось, только одеяло совсем пришло в негодность и пованивало, да дождь залил всё.
Марика, которая вместо того, чтобы карабкаться по лестнице, ловко взлетела на крышу, заглянула в голубятню и пробормотала:
Фу, какой запах!
Повеяло грозой, и вонь исчезла вместе с одеялом. Генрих вошёл первым, покинул спасительный тёплый пузырь и, достав один кристалл, вставил его в маленький желтоватый светильник. Он зажёгся, разгоняя полумрак. Марика щёлкнула пальцами, и дождь прекратился пузырь растянулся на всю голубятню, в ней стало сухо и уютно.
Генриху сделалось стыдно.
Марика привыкла к дворцам, большим комнатам, коврам, всяким диванчикам, живым бабочкам. А он притащил её в старую засранную голубятню.
Но Марика осматривалась с любопытством, прошлась по периметру, выглядывая через щели между досками на улицу, потом спросила:
А что это там?
Маяк на реке. Там русло широкое, корабли подходят часто
Красивый. Такой одинокий светится. Здесь очень темно, во всём Нижнем городе.
Да, оказавшись здесь, Генрих тоже часто об этом думал. В Верхнем Шеане всегда горят огни, парят магические звёзды, сияют цветы, даже от стен домов исходит слабый свет.
Так дешевле, объяснил он. Кристаллы дорогие, газ есть не у всех.
Марика обхватила себя руками за плечи, как будто замёрзла, и загрустила. Генрих судорожно начал думать, чем бы поднять ей настроение, сообразил быстро и сказал:
Покажу фокус. Сейчас!
Он подошёл к светильнику, достал кристалл. Голубятня погрузилась во тьму, но Генрих быстро ощупью отыскал другое отверстие, поместил кристалл в него, и на потолке расцвели мигающие, подслеповатые звёзды. Там были маленькие лампочки, множество. Генрих сам их прикручивал и объединял в сеть. Забыл об этом уже. А они горели.
Марика ахнула, запрокинула голову и рассмеялась.
Без магии? Как это у тебя вышло?
Генрих не стал отвечать, а Марика всё разглядывала потолок, и мигающие огоньки прятались в её пушистых белых волосах, похожих на одуванчиковый пух. Генрих залюбовался девочкой, даже позабыл про дом и непрошеного гостя. И про пустой живот. Вообще про всё.
Глава восьмая, в которой Генриха приглашают в гости
Генрих редко помогал кому-то в классе. Во-первых, за такое можно схлопотать учительской указкой, а во-вторых, пусть сами думают или сидят в одном классе по три года. Но в этот раз он пошёл наперекор принципам и, стараясь не разжимать губ, диктовал Сэму ответы на простенькие примеры, с которыми тот никак не мог справиться.
Сдав работу, Сэм облегчённо выдохнул и слабо улыбнулся:
Думал, провалюсь. Спасибо! и, едва колокол оповестил о начале перемены, заговорил об очередной книжке.
Генрих слушал вполуха, но с определённым интересом. Сам бы он не стал тратить время на такую ерунду, но в исполнении Сэма звучало неплохо.
Ой, вдруг перебил тот сам себя на середине рассказа о похождениях очередного великого мага, я забыл! Приходи ко мне в гости на чай? Я у мамы разрешение выпросил.
Генрих застыл и посмотрел на Сэма с недоверием, но тот широко улыбался и, похоже, приглашал на самом деле, а не в шутку.
Что, правда? уточнил Генрих.
Конечно! Завтра или в первый выходной, как больше хочешь. Попьём чаю, моя сестра поиграет на пианине, она здорово это делает. А потом я покажу тебе свои книги.
Всё ещё ошарашенный, Генрих пообещал, что придёт в выходной вечером он неизменно шёл на фабрику, теперь в красильный цех, и отпроситься оттуда возможности не было.
Первым, с кем Генрих поделился новостью, стал дядька Ратмир.
Не ходи, приказал он резко, дохнув перегаром.
Почему это?
Директорский сынок. Нечего с ними водиться.
Это звучало непонятно. Как будто быть сыном директора и жить в чистом белом доме недалеко от школы хуже, чем ютиться в комнатушке в трущобах. Генрих так и сказал.
Дядька Ратмир ответил:
Куда хуже. Они мещане, держатся за свои кружевные салфеточки и расписные чашечки, он дёрнул щекой, словно чашки вызывали у него отвращение. Копни глубже ничего там больше нет. Доведись, за своё добро кого хочешь продадут.
Генрих чувствовал, что хочет сжаться в комок, настолько злобно звучали слова дядьки Ратмира. Он как палкой хлестал.
Я пойду, упрямо прошептал Генрих, глядя перед собой, в тетрадку с жёлтыми тонкими листами.
Тут дядька Ратмир расслабился, выдохнул, потрепал его по голове.
Сходи, малец. Не слушай меня. Я болтаю всякое
Это правда. Иногда дядьку Ратмира заносило, он принимался говорить непонятные вещи или ругался на весь свет. Но Генриху он всё равно нравился. Это было почти так же, как иметь отца, который живёт в другом доме. Даже лучше.
Вот что, малец. Дам кое-что. И он отошёл к большому сундуку у стены, в который Генриху было строго запрещено совать нос.
Вернувшись, он положил на стол небольшой круглый белый предмет. Генрих осторожно взял его в руки и сразу понял, что это пробка для стиральной бочки из того самого упругого вещества, которое нельзя купить, резины. Сверху у неё было проволочное ушко, и Генрих угадал, зачем чтобы проще было вытаскивать пробку, не засовывая руки в мыльную грязную воду.
Ну, только без нежностей! проворчал дядька Ратмир, точно почувствовав, что Генрих готов разразиться потоком благодарностей. Подрастёшь, покажу, из чего такое делать.