Проснулся от крика на улице; на улице было уже серо и так же, как ночью, буранило. У калитки под снежными зарядами стоял полураздетый сосед и блажил в мою сторону. Он явно намерился начать праздновать, но у него не было тары сходить за пивом. Я ему вынес пустую трехлитровку, и он, обещая зайти с пивом, тихо исчез. Снег валил крупный и сырой и прилипал на любые поверхности, как горизонтальные, так и вертикальные. Когда сосед пришел из армии, я учился в первом классе, это был уже поздний май; помню хорошо его фуражку со звездой и черные погоны с танками. До этого, в зиму, умерла его мама, хорошая наша соседка, мы ее и хоронили, да вроде еще и кто-то из месткома пришел, больше и некому было. Так что солдат вернулся в пустой дом. Его крыша имела покат на южную сторону, и он, затащив туда матрас с подушкой, постоянно валялся там, спускаясь только в дождливую погоду. Потом, с ним там же стала валяться женщина такого основательного вида и хроменькая на одну ногу. Они на этой крыше спали, читали и ели. Живут они до сих пор, он работает грузчиком на трубовозе, а она где-то инструментальщицей. Иногда он напивается и истошно орет, но более никаких гадостей не производит. Деньги он никогда не клянчил, а если и заходил за чем-нибудь, то примерно так, как сегодня.
Снег валил крупный и ложился плотной коркой на дорогу и заборы. Сосед, который пошел до «Минутки», теперь будет похож на снежного человека. Мне было еще рано собираться, я надеялся, что темп бурана снизится; у нас часто так бывало, что раскручивалось по темноте, а к утру стихало. Я разогрел макароны на сковородке и разбил туда два яйца, съел все под дробные победные марши по местному радио. Шла прямая трансляция с митинга, посвященного Дню Победы. Как возложат венки, буду собираться. По погоде народу не очень комфортно на улице, и, думаю, Дворец культуры заполнится раньше намеченного времени. А главным заполненным местом будет буфет. Автобус сегодня явно не придет, поэтому свой болоньевый престижный плащ придется оставить, перелатавшись в брезентовую куртку на цигейке, да и шапку, которая мне очень не нравилась, придется надеть. Но, как говорят русские, «По Сеньке шапка», а мексиканцы «По Хуану сомбреро».
Стараюсь не придавать значения дергающей боли в суставе большого пальца левой руки, все-таки я локоть хорошо зацепил. Перед тем как бинтовать руки, придется хлорэтилом заливать, но его можно взять только у врача, я сам видел серую коробку на столе. Однако палец показывать нельзя: в юношеских соревнованиях это реальный повод снять меня с боя. Поэтому вся надежда на то, что Николай Максимович украдет со стола ампулу и зальет раздутый сустав. Это место у меня уже неоднократно травмировалось и всегда болезненно мешало, а вчера на старые дрожжи нарвался. Портрет Б. Лагутина, прилепленный пластилином на неровную беленую стену, казалось, подмигнул мне, но как-то невесело. Чувствую, что начинаю нервничать. Надо ехать, чтобы уши мне натерли. По радио сказали, что все двинулись к месту возложения венков, и я засобирался.
Видимость дороги была не дальше 10 метров, но холодно не было, и шаг бодрил. «Нефтянка» исходила паром, в ее русле стоял плотный вонючий туман, встречного народа были единицы, все они спали в выходной или же были на торжествах, а может, как сосед, уже загружались. Народ толкался у «штучного», скидывался, покупал, потом считал сдачу. Видимый на базаре люд был активный и возбужденный, наверное, кто-то тосты говорил, а кто-то, верно, по традиции пил молча.
Фойе Дворца культуры уже было похоже на большую лужу. Снег до конца на крыльце не сбивался и таял уже в помещении. Все стены были завешаны рисунками на тему праздника, они были нежными и честными. Я поднялся на второй этаж в раздевалку, но там творился полный бедлам, не было даже квадратного сантиметра свободной территории. Дети раздевались, одевались, при этом кричали и делали все назло своим, здесь же толкающимся, родителям. Вход в зал был закрыт, на двери висела бумажка «Уборка». Я примостился на подоконнике в коридоре, очень скоро появился Николай Максимович, кто-то сказал ему, что я пришел. Тут я и показал ему руку, говорить ничего не пришлось. Он повел меня куда-то в комнату за сценой, комната была проходной, и по лапам там точно не постучишь, можно было только переодеться. Он меня оставил и исчез. За кулисами шла неугомонная беготня, все готовились показать себя, в комнату кто-то беспрерывно заглядывал, и я уже перестал реагировать на противный скрип двери, потому тренер появился как-то неожиданно. В руке он держал свернутую в трубку газету, развернул ее, и я увидел колбу хлорэтила, но он, как факир, сразу закатал ее назад и потянул меня за собой. Следующее наше пристанище было уже ниже сцены, и там было поспокойней, как сказал Николай Максимович:
Если только жонглеры заглянут.
Он не сообщил, где так ловко разжился ампулой, затянул мне простым бинтом опухший сустав, сказал, что переодеваться надо будет не раньше, чем через час, и ушел. Я тоже решил не сидеть и не гонять гаммы в голове, а пошел осмотреться. За стеной валялся наш ринг, разложенный в тревожном порядке, а около него толкались несколько «нашенских» и молодежь, готовая на оперативную установку ринга на сцене. Между штор было видно зал, уже на две трети заполненный, он ровно гудел. Вокруг меня сновали танцоры, акробаты, чтецы и всякие разные люди. Самая большая толчея была на втором этаже, где находился буфет. Очередь за пирожными и «Буратино» торчала аж в коридор. Люди с улицы были голодны и ели все, что съедалось. А я тут вдруг узнал, где мой тренер так быстро выхватил дефицитный препарат. Он от меня, конечно же, побежал искать врача, чтобы ей что-то наврать и получить искомое. Врачом была все та же красивая, смущающаяся барышня, и ее в это время охмуряли «нашенские» у гардероба. И один из охмуряющих держал ее чемодан с красным крестом и нес его до места назначения. Тут его Николай Максимович и встретил. Тот в двух словах все понял и, не нуждаясь в подробностях, тут же распотрошил ящик, благо, коробка с препаратом была вскрыта, видимо она уже кого-то потчевала этой заморозкой. По всем закоулкам здания звучала песня «День Победы». Я вышел на улицу, метель издыхала в свете фонарей. Ветер стихал, и оставшийся снег уже ровно падал на землю. Народ спешил к началу праздничного концерта. Чувствовалось, что, несмотря на погоду, у людей приподнятое настроение. Я поскользнулся пару раз на широком крыльце и вернулся внутрь. Все равно было весьма прохладно. Мне мой оппонент нигде не встретился, да и как я мог его узнать, если не видел никогда? Музыку чуть приглушили, и зазвонил звонок, приглашая на концерт, посвященный Дню Победы. Фойе и лестницы опустели, и я двинулся вниз, за сцену. Там народ сейчас притих, ожидаючи.
В отведенном мне углу сидели двое, в блестящих, как у русалок, костюмах, с зелеными пышными воротниками и накрашенными серебряным глазами. Это и были жонглеры. Они приветливо поздоровались и пожелали мне победы. Им, наверное, тоже надо было разминаться, и они, собрав в охапку булавы, кольца и мячики, вежливо откланялись. Оставшись в одиночестве, я принялся переодеваться. Потом вернулись жонглеры со своими принадлежностями, все свалили в угол и стали тоже переодеваться. Все это у них произошло по-быстрому, и из сказочных созданий в блестящей коже они превратились в обычных ребят. Им только осталось помыть лица, что они, наверное, и побежали делать. Их выступление закончилось, и они упорхнули отмечать праздник, по традиции, за столом.
В дверь протиснулся, толкая впереди себя черный платяной мешок, Николай Максимович. Он стал сразу его выгружать, пытаясь быть запоздалым добрым Дедушкой Морозом. Вытащил оттуда пару первоклассных кожаных лап и совершенно новую пару черных-пречерных перчаток с очень белыми широкими шнурками. Еще была новенькая белая майка. Она плохо подходила к красным трусам, но на груди красовалась эмблема ДСО «Трудовик». Кто-то, видимо, настоял, так как Николай Максимович без особого азарта предложил ее примерить. На столик он выложил ту самую стеклянную ампулу и еще не распакованный моток эластичного бинта, бывшего тоже в приличном дефиците. Я был одет, но бинтоваться было еще рано. Тренер предложил мне самому подвигаться и убежал отслеживать, когда закроют занавес для установки ринга. Если кто-то думает, что бой с тенью это имитация боя с воображаемым противником, то мне всегда казалось, что это бой с воображаемым самим собой. Ты представляешь, что вот это и это у тебя получается, и стараешься убедительно для себя же это исполнить. Это упражнение хорошо греет и координирует. Я уже прилично пропотел, когда вновь заскочил тренер и сообщил, что шторы уже закрывают, и пока всех смешит юморист, будут ставить ринг. А областное начальство здесь, несмотря на нелетную погоду. Видимо, заранее приехали. Сейчас поступит команда, и люди начнут монтировать ринг, притом без грохота и матов.