Я открыл было рот и закрыл его, не зная, что ответить.
Теперь лучше понял? спросил Митрич. Ладно, дуй в ларёк, скоро откроется. Держи деньги. Пожалуй, тушёнки бери с запасом, 4 банки, и чая пачку.
***
Так начался мой первый день в ополчении, хотя формально я никуда не вступал, ничего не подписывал и даже не давал обещаний верности. Просто меня приняли за своего, а мне некуда было себя деть, и я оказался вовлечён в их непонятную деятельность просто потому, что среди них оказался мой одноклассник.
В то утро я мог встретить первым не его. У меня же был не один одноклассник, и все мои школьные товарищи после школы оказались довольно разными. Богдан Хоменко не относился к числу тех, с кем у меня сложились приятельские взаимоотношения. Помню, он постоянно меня шпынял в младших классах, и я его ненавидел и побаивался, так как был тщедушным шкетом, а он эндоморфным боровом, в три моих веса. Потом отношения выровнялись, но осадочек, как говорится, остался.
Артём, в обед следующего дня позвал меня голос из-за остановки возле рынка. Ты шо, в ополченцы записался?
Богдан сидел на корточках, попивая фанту из банки.
О, привет. Да не, никуда не записывался.
А шо ж ты у них днюешь и ночуешь?
Ну, во-первых, не ночую. А во-вторых, просто попросили помочь по-мелочи.
А если я тебя просто попрошу в пропасть сброситься, тоже послушаешься?
Прикалываешься?
Не, я серьёзно. Думаешь, это всё так просто спустят на тормозах? Щас СБУ всех, кто замешан, потихоньку на карандаш берёт. И ты тоже уже в списках.
Откуда знаешь?
Знаю, многозначительно ответил Богдан. Подумай хорошо. Не играй в эти игры. Я тебя предупредил.
Он грузно выпрямился во весь рост и удалился, небрежно махнув рукой на прощание. Его слова впервые с момента приезда заронили во мне зёрна страха. Как будто спала с глаз какая-то пелена, и стало вдруг кристально ясно, что происходит что-то очень серьёзное и опасное. До этого и увещевания матери, и насмешки сестры, которая по скайпу из Харькова очень настороженно высказывалась о витавшей в воздухе идее референдума, как-то проносились мимо моего сознания. А с отцом мы не разговаривали.
Шлёпая в летних босоножках на блокпост после закупок, я выбрал маршрут через центр. На площади бурлили человеческие массы. Женщины-активисты с российскими флагами внесли меня в списки тех, кто имеет право принять участие в референдуме о статусе области. Одновременно какой-то депутат выступал перед своими сторонниками, призывая не к референдуму, а к федерализации, децентрализации и приданию русскому языку статуса государственного но в рамках существующих законов. Кто-то вышел с желто-синим флагом, но патруль ополченцев живо убедил непопулярного активиста прервать акцию.
По пути мне встретились бронетранспортёр, отжатый у заблокированной колонны военных, присланных Киевом на разборки, и похороны ополченца, погибшего в столкновении на блокпосту. Одни говорили, что где-то под Мариуполем, другие под Краматорском, а некоторые шептались, что он погиб в криминальной разборке. Время было такое, что любая версия могла оказаться правильной.
Новошахтёрск наводнили самые разные слухи. Одни ждали с часу на час, что в город войдут «вежливые люди», и повторится сценарий с Крымом, другие опасались, что в город зайдут правительственные войска или добровольческие батальоны, которые активно формировались из крайне правых националистов и вооружались. Оба сценария выглядели равновероятными. Большинство горожан, которые и раньше не горели ярой поддержкой одной из сторон, сохраняли нейтралитет и сейчас, на всякий случай. Я отметил про себя, что в этом нет ничего нового так было и в тысяча девятьсот семнадцатом, и в тысяча девятьсот девяносто первом. Историю двигали несколько сотен, максимум тысяч мотивированных и заряженных идеями активистов, а вовсе не массы, которыми любят оперировать бездарные историки.
Подвезти?
Я прервал движение, стараясь рассмотреть знакомые черты между кепкой и балаклавой. Человек, который ко мне обратился, сидел за рулём «Нивы», которая остановилась у обочины. На пассажирском месте развалился ещё мужик, прикрывавший идентичность тёмным платком под глазами. Оба явно ополченцы, неопределённого возраста. Я никого из них не знал.
Садись, предложил водитель тоном, который не предполагал отказа. Не ссы, я как раз на пост к Митричу еду, на усиление. Ждём сегодня гостей.
Я подчинился и пролез на заднее сиденье, отметив про себя, что покинуть авто такой конструкции без согласия «попутчиков» не получится.
Ну шо, ты вроде не стучишь, хотя и похож на засланного казачка, сказал водитель, когда мы тронулись. Выдать тебе ствол, будешь охранять помещение для референдума?
Честно не особо горю желанием носить боевое оружие, признался я. Вдруг его применять придётся, а я пацифист. К тому же, вооружённый человек это мишень. А кто вы?
Мишени все, а человек с оружием ещё и стрелок! изрёк ополченец. Мой позывной Дыр. Я руковожу народной самообороной Новошахтёрска. Ты на хорошем счету, пока не доказал обратное. Твой кореш Веко за тебя ручается.
Веко?
Это позывной. Веко что делает? Мигает. Мигулин Веко.
А, ясно. А ваш позывной такой, потому что вы дырявите врага?
Нет, я взял себе это погоняло в честь Вени Дыркина. Слышал такого?
Вроде нет. Актёр?
Музыкант. Эх ты, это же Александр Литвинов, самый известный бард с Донбасса. Можно сказать визитная карточка. Зацени вот.
Дыр включил аудиосистему и порыскал пальцем в списке исполнителей, пока не остановился на нужной папке.
В салон ворвался нервный гитарный бой, а потом полился проникновенный и сильный голос, звонкий, но с ноткой надрыва, как будто его обладатель пел о чём-то весёлом, сам находясь на грани отчаяния.
«День ПобедЫ
Он не близок и не далёк
День ПобедЫ
Он не низок и не высок
Как потухшим костром
Догорел паренёк
Значит, он победил
И какой ему прок
От расстановки тактических сил
Он уже всех простил»
Голос делал ударение в слове победа не на втором слоге, а на последнем, отчего оно приобретало комичный оттенок. Но смысл песни был вовсе не комичным, а трагичным, отчего в голове у меня образовался некий диссонанс. Однако и текст, и мелодия, и манера исполнения мне мгновенно, как говорят, «зашли», и я решил при случае послушать остальные его песни.
Нравится, признался я.
Ещё бы, сказал Дыр. Веня гений, царство ему небесное, поколесил по всему Донбассу. Я не знаю столь же талантливых музыкантов уроженцев нашего края.
Кобзон? предположил я.
Оба моих спутника рассмеялись.
А ты хорош, сказал Дыр. На кого учишься?
На философа учился.
Почему «лся»? Выгнали?
Считай, в академ ушёл. С деньгами трудности, не смог на коммерции.
Да, времена такие. А я, угадаешь, кто?
Спецназовец? Военный?
Пфф, мимо. Я программист.
Я невольно хихикнул.
Не похоже. Айтишники за компом горбятся и нормально получают. Я б тоже пошёл, но очень скучная профессия.
Согласен, скучная, признал Дыр, бегло пробежав взглядом по зеркалам на повороте в сторону выезда из города. К тому же, главное, шо она могла мне дать, я усвоил сразу и накрепко, так шо решил немного поменять профиль, как ты верно заметил.
Главное? И шо ж это?
Дыр немного наклонил голову и я представил, что в этот момент его невидимые под тканью губы сложились дудочкой, а потом растянулись, помогая формулировать мысль.
Моя жизнь стала гораздо проще, когда я понял, что все мы, люди всего лишь носители разных программ. Такие вот белковые автоматы, которых программируют семья, школа и телевизор. И главное в человеке это не сердце, не душа, не кровь и не интеллект, а программа, которая заставляет его совершать те или иные поступки.