Тогда старуха, приглядевшись к одежде, сказала:
– В таких куртках ходят промысловики и ходоки.
– Забудь про одежу, мама. – Голос дочери звучал слабо и как‑то вяло, словно не успел набрать должной силы. – Проведи нас в дом, согрей и накорми. Нам холодно и голодно. С самого покоса мы не держали во рту ни крошки.
Лицо Сухоты побледнело, и она проговорила дрогнувшим голосом:
– Внук не должен вас видеть.
– Ляшко? Он здесь?
– А где ж ему быть?
– Мы по нему соскучились. Впусти нас в дом, и мы обнимем его.
Несколько секунд на лице старухи отражалась борьба, после чего она решительно заявила:
– Этого не должно быть, милая. Это неправильно. Мертвецы не могут явиться к живым во плоти.
– Но мы явились, – тихо возразила Зоряна.
Старуха вновь отрицательно качнула головой.
– Не обессудьте, милые, но я не пущу вас в горницу.
Зоряна и Любомил переглянулись.
– Ты не сможешь нас остановить, мама, – глухо проговорила Зоряна.
– Мы все равно войдем, – сухо проговорил зять Любомил.
За спиной у него, за приоткрытой в ночную темень входной дверью, послышался какой‑то шум.
– Кто там? – встревоженно спросила Сухота. – Кого это вы привели?
– Те, благодаря кому мы здесь. Они так же голодны, как мы.
Зоряна обернулась к двери.
– Зорюшка, нет! – крикнула старуха и попыталась схватить мертвую дочь за руку, но не успела.
Большая белая фигура, подобно огромной ночной бабочке, стремительно влетела в сени, сшибла Сухоту с ног и вцепилась ей когтями в грудь и лицо.
Другая фигура, такая же мучнисто‑белая, распахнув с размаху дверь, устремилась в горницу. Секунду спустя цепкие лапы схватили притихшего мальчика и выдернули из‑под одеяла. Мальчик вскрикнул от боли и ужаса, но тут же захлебнулся собственным криком. Багровая струя крови брызнула на одеяло, и в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим чавканьем белых тварей.
Темно и глухо было об эту пору в княжьем городе. Улицы опустели еще задолго до заката. Ставни на домах плотно закрыты. На дороге поблескивали лужи. Синие мухи, облепившие конский навоз, блестели в лунном свете, как хуралуговые заклепки на броне ратника.
Лишь один человек стоял на улице, поджидая медленно катившийся по дороге возок. Человек был высокого роста, худ и угрюм. Лицо у него было молодое, усы и борода темные, но волосы – седые, будто у старца.
Возчику Руму человек был незнаком, а потому, остановив лошадку, он слегка напрягся.
– Поздновато ты ездишь, – сказал незнакомец глуховатым голосом, и голос этот Руму очень не понравился.
Возчик сунул руку в карман полукафтана и нащупал нож.
– Так я это… домой возвращаюсь, – добродушно пояснил он. – Тебя куда отвезти‑то, друг?
– Отвези меня к Северной стене, – сказал незнакомец, плотнее кутаясь в плащ.
Возница Рум покосился на него через плечо и спросил прямо:
– Ты разбойник?
– Есть люди, которые так думают, – спокойно ответил седовласый парень. – Тебя это смущает?
Рума это совершенно не смущало. Хлынские разбойники и душегубы его не обижали. Порою он помогал им скрываться от княжьих охоронцев или перевозить награбленную добычу до схрона, за что получал десяток медяшек, а то и целый серебряный кун. Откровенно говоря, Рум знал почти всех хлынских разбойничков в лицо. А вот этого парня припомнить не мог, хотя тот и не был похож на новичка. Должно быть, опытный «волчара», но из залетных.
Рум решил не забивать себе этим голову и, дождавшись, пока незнакомец усядется в возок, тронул лошадку с места.