Пленный со мной, офицер немецкий, его не забудьте.
Кто-то что-то и кому-то кричал. Вокруг началась суета, а меня, наконец, дотащили до окопа. Когда оказался на дне, увидел унтера и, насколько мог радостно, заявил ему:
Господин унтер-офицер, пленного срочно в штаб полка, там ждут! Погодите! это я увидел, как унтер отдает команды двум бойцам. В кармане, в шинели, бумажка, да, в этом.
Что это? унтер наклонился, пытаясь разобрать то, что я там начертил.
Схема позиций врага, ее лично в руки его высокоблагородию, господину полковнику. И на словах передайте, срочно открыть огонь, пока позиции не поменяли! И еще, господин унтер-офицер, у немца ящик висит на спине, это мое оружие, передайте в штаб, скажите, что я просил сохранить, это отличное оружие против немцев, сделанное ими самими.
Во наговорил! хмыкнул унтер, но сказал, что все сделают и все будет в порядке. Успокоил, блин.
Фу-у-у. Едва высказал все, что было важно, мгновенно вырубился, а очнулся только в лазарете. Было больно, но и одновременно приятно. Строгого вида мадам мило протирала мне лицо чистой тряпочкой, что-то бормотала, что именно, было не разобрать. Лежал я на боку, голова повернута в сторону мадам в белом чепце.
Очнулся, голубчик? чуть сменила строгий изгиб губ мадам.
Есть немного
Кушать пока нельзя, доктор запретил.
А мне смешно. Черт, надо за языком следить, тут говорят совсем не так, как я привык, брякнул хрень, а человек понял не так, как надо. Большевики, с их революцией, сделали довольно важное дело, упростили язык. Но вместе с этим, думаю, в него пришло и много лишних слов, к сожалению.
Я хотел сказать, что да, я очнулся. Вы мне скажете, что со мной? я хотел говорить правильно, но думаю, выходило хреново.
У вас ранение в спину, пуля застряла внутри. Михаил Тимофеевич сделал все, что было нужно. Вы были без сознания почти два дня. Я сейчас сообщу о вас, доктор придет и все расскажет.
Спасибо, буду благодарен, сударыня. Блин, а как к ней обращаться? Мадам? Слишком по-французски. Хотя они тут вроде через одного на нем говорят, может, и сошло бы? Эх, надо держать язык за зубами и больше слушать.
Мадам не успела доложить доктору, тот явился сам, буквально через несколько секунд.
Что у нас тут? О, очнулся, голубчик? Варвара Степановна, голубушка, можете оставить нас? О, теперь знаю, как ее зовут, можно смелее общаться.
Конечно, Михаил Тимофеевич, буду в третьей.
Хорошо, голубушка, хорошо.
Блин, одни голубушки и голубчики, какие тут все утонченные и вежливые, просто жуть! Мне тут, с моим армейско-бытовым, тяжко будет, надо привыкать. А точнее, как и говорил, следить надо за тем, что и кому говорю. Но как же приятно слышать такую речь! Это не в окопах, член через плетень загибают, иной раз с пятого на десятое понимаешь, вроде порусски говорят, а понять почти невозможно.
Так-с, как вы себя чувствуете, рядовой? нахмурив слегка брови, спросил доктор.
Да хотел сказать «хрен его знает», но вовремя прикусил язык, вроде лучше, чем когда ранили. Что там, господин доктор?
Все лучше, чем могло быть, поцокал языком врач, задето одно ребро, но думаю, страшного ничего нет. В любом случае свое отвоевали. У вас ранение одно на миллион, чуть в сторону, и уже беседовали бы с апостолами. Ранец немецкий вас спас. Он и скорость пули погасил, и отвел ее в сторону. Шла бы прямо, точно смерть.
Как это? Война же идет? Заживет, вернусь
Это когда еще будет! махнул рукой доктор. Давайте перевернем вас, нужно осмотреть рану.
Осмотр принес мне усталость и немного ухудшил состояние. Рану потревожили, да и свежая она еще, плюс ворочался и напрягался, но швы не расползлись. Конечно, меня волновало состояние раны, ведь тут не двадцать первый век, чем тут лечат огнестрельные раны, ума не приложу. Да и болело все тело так, как будто у меня рана от РПГ, а не винтовки. Или так пулю тащили, что распахали всю спину? Скорее всего, так и было, станет тут кто-то миндальничать, да и инструментов таких нет, как в двадцать первом веке.
Все же там, на небе, явно кто-то есть, и он за мной приглядывает. Увезли меня аж в Казань. Ехать было тошно, состояние оставляло желать лучшего, и я как мог старался больше спать. Эшелон мало того, что еле плелся, так еще и часто и подолгу стоял на всевозможных полустанках.
Не зря я надеялся на помощь свыше. Уже через месяц я смог самостоятельно вставать с койки, а еще через два начинал бегать. Не спринт, конечно, но и не шаг уже. Надо стараться, приходить в себя, набирать форму. Дышать еще было сложно, легкое-то у меня было повреждено, но доктора успокаивали, хотя и сами ранее были настроены скептически. Тут и туберкулез, и прочая гангрена в порядке вещей, а мне вроде как и ничего.
Приближалась осень, я все больше и больше занимался восстановлением себя родимого, хотелось поскорее выйти из госпиталя. Ну и, конечно, привести это тело к тому состоянию, что было мне привычным. Растянуть как следует связки, наработать моторику движений, да и силушки добавить в мышцы, лишним не будет. Выходило, прямо скажу, замечательно. Я даже рад был этому ранению, хоть и пришлось изрядно потерпеть, пока рана заживала. В окопе я скорее всего не имел бы возможности заниматься, а то и вовсе бы уже помер. Тут я восстановил в памяти весь комплекс, с которого когда-то начинал. Тело-то новое, мышцы забиты совсем, связки как железные, пришлось начинать с банальных наклонов и приседаний. Зато чуть позже я уже форсировал вовсю. Было тяжко, особенно после первых растяжек, на утро еле вставал, но выдержал. Просто не знал, сколько у меня времени, вот и торопил события. Теперь я уже не тот только что вселившийся в это тело неповоротливый пацан, не знающий, куда шагнет левая нога. Обязательный шпагат, он здорово облегчает жизнь, когда лежишь часами на позиции, можно тянуться и ничего не болит и не хрустит. Жаль только, что рукопашку было не отработать, не с кем. Бойцы тут, в госпитале, только у виска крутили, когда видели меня, не занимался таким тут никто. Зачем? У кого ранение серьезное, тому тяжко, и он отсюда уже домой поедет, а у кого легче, тем было просто лень. Думал, возникнет какой-нибудь конфликт, я и покажу им разницу, но как назло, никто не приставал, только у виска крутили да хмыкали. Разговоры в курилке Отдельная тема. Слышал даже, вполголоса обсуждали царя и войну, ну и умных людей, что просвещают народ, поминали. Фамилий не слыхал, не употребляли тех, но тот факт, что в это время немцы уже работали с Парвусом, помню. Значит, начала уже гнида революции расползаться, хреново, не успел я что-либо сделать.
На фронтах полная задница. Пока лежал, все размышлял, стоит ли мне попробовать выйти на контакт с властями или нет. Понимаю, что революцию уже не сдержать и не отменить, но как-то не хочется участвовать в гражданской войне. Вообще не хочется. Как бы в мирное время мы русские друг на друга ни злились, но стрелять, убивать своих же, это для меня непостижимо. Неужели у всего простого народа такая злость к дворянам и офицерам? Почему? Почему сразу у всех и на всех. Так же не бывает.
В госпитале, да и везде на гражданке, где есть военные, слышал робкие разговоры о ненужности войны, в основном, конечно, среди рядовых. Я-то понимаю, откуда это, работа по продвижению идей желающих сменить власть людей, но блин, мне вроде и так все нравится. Но я-то в армии, хоть и в госпитале, здесь жизнь другая. Представляю, что происходит на гражданке. Ведь просто так революции не делаются, хрен бы у кого что-то получилось, если бы народ жил нормально. А уж наш многострадальный русский народ нормально не жил никогда, может, поэтому всегда и ругали власть. Только вот на дыбы встали всерьез лишь в девятьсот семнадцатом. Загадка, конечно, почему именно в семнадцатом, почему так, разом? Как большевикам удалось так запудрить мозги людям? Ведь простые-то крестьяне думают больше о своем, что лично им близко. Земля, урожай, скот. Ладно бы, если б революцию сразу устроили большевики, с их лозунгами, это было бы понятно, но ведь я-то знаю, кто устроил этот трэш. Большевики лишь подомнут все под себя через полгода, а вот как все это устроили буржуи? Так разложить армию и простой народ надо постараться.