Рассказ получился длинный и еще более фантастический, чем повести самого рассказчика или Мэлори. Сэр Томас, однако, чувствовал, что француз рассказывает не все. Когда тот закончил, Мэлори произнес, словно размышляя вслух:
– Так, значит, это правда, что есть башня посреди северного полярного моря, – того самого, из которого берет начало Река, впадая потом в него же? И правда, что создатели этого мира, кто бы они ни были, живут в этой башне? Хотелось бы мне знать, что стало с тем японцем, Пискатором. Приняли ли обитатели башни – а это, безусловно, ангелы – его к себе, ибо он прошел сквозь врата рая? Или они отослали его куда то – возможно, в отдаленную часть Реки? И этот Тори, что могло толкнуть его на преступление? Быть может, он демон в человеческом обличье.
Де Бержерак громко и презрительно рассмеялся.
– Ни ангелов, ни демонов не существует, друг мой. На Земле я говорил, что нет и Бога, но сейчас этого не утверждаю. Но, признавая существование Творца, не обязательно верить в сказки об ангелах и демонах.
Мэлори стал горячо настаивать на своем. Завязался спор, во время которого француз ушел прочь. Ночь он провел, как слышал Мэлори, у одной женщины, считавшей, что столь непревзойденный фехтовальщик должен и любовником быть непревзойденным. По ее словам, он оправдал ожидания, хотя оказался, пожалуй, чересчур привержен тому способу любви, который, по общему мнению, достиг высот – или, скорее, бездн во Франции. Мэлори охватило отвращение. Но позднее в тот же день де Бержерак пришел, чтобы извиниться за свою неблагодарность по отношению к тому, кто спас ему жизнь.
– Я не должен был насмехаться над вами, мой спаситель, принявший меня под свой кров. Приношу вам тысячу извинений, надеясь получить взамен одно прощение. – Я вам прощаю, – искренне сказал Мэлори. – И хотя вы отвергали нашу церковь на Земле и кощунственно высказывались о Боге – возможно, сегодня вы не откажетесь посетить вечернюю мессу за упокой души ваших товарищей?
– Это самое меньшее, что я могу сделать, – сказал де Бержерак.
Во время службы он обливался слезами так, что потом Мэлори, пользуясь возвышенным настроем Бержерака, спросил его, не хочет ли тот вернуться к Богу.
– Я, пожалуй, никогда и не покидал его, если он существует, – ответил француз. – Я оплакивал тех, кого любил на борту «Парсеваля», и тех, кого уважал, хотя и не любил. Я плакал от злости на Торна – или как его там зовут по настоящему? А еще я плакал оттого, что столько мужчин и женщин еще так невежественны и суеверны, что верят во всю эту чушь.
– Вы говорите о мессе? – ледяным тоном осведомился Мэлори.
– Да, уж простите мне и эту вину! – крикнул де Бержерак.
– Не прощу, пока вы искренне не покаетесь и не принесете свое покаяние Богу, которого столь тяжко оскорбили.
– Quelle merdet!! (Экое дерьмо! <фр.>) – сказал Бержерак, но тут же обнял Мэлори и расцеловал его в обе щеки. – Как я хотел бы, чтобы то, во что вы верите, было правдой! Но будь это так, как мог бы я простить Бога.
Он простился с Мэлори, сказав, что они, быть может, больше никогда не увидятся. Завтра поутру он отправляется вверх по Реке. Мэлори заподозрил, что для этого Бержераку придется украсть лодку – так оно и оказалось.
Потом Мэлори часто думал о человеке, выпрыгнувшем из горящего дирижабля, о человеке, побывавшем в башне, о которой говорили многие, но которую не видел никто, кроме француза и его спутников. Или, если верить рассказу Бержерака, кроме них, кучки древних египтян и одного лохматого получеловека.
Не прошло и трех лет, как мимо прошел второй огромный корабль. Он был даже больше «Рекса», богаче его, быстрее, лучше оснащен и вооружен. Но назывался он не «Марк Твен». Его капитан, американец Сэмюэль Клеменс, переименовал корабль, назвав его «Внаем не сдается».