На стене у игрушечной лестницы перед мостом, ведущим к узкой мостовой вдоль Рио-де-ла-Кацциола э-де-Ка-Рицци, висел броский желтый указатель, согласно которому площадь Сан-Марко и мост Риальто одновременно находились там, куда я держал путь, и там, откуда я пришел. Я очутился в волшебном мире, где пункт отправления и пункт назначения стали взаимозаменяемыми понятиями. Что меня необычайно развеселило.
Свет обыкновенно подобен воздуху в том смысле, что за его неимением как никогда возникает соблазн задуматься о его важности. Здешний свет казался рукотворным, как венец архитектуры, как лист сусального золота на скульптуре или как любовно нанесенный слой лака поверх собственного автопортрета. Впрочем, эти сравнения слишком статичны, ибо местный свет пребывал в постоянном движении, будто неотступно гнался за тенями.
По другую сторону канала дремали обнесенные стеной сады Пападополи, куда на тайные вечеринки стекались гости в масках, являясь в огнях факелов, точно облаченные в черный плащ ночи призраки. Семья Пападополи собрала самую обширную и изысканную коллекцию произведений искусства в городе. Красота исходила завистью, вальсируя на их вечеринках. Все, что когда-то там происходило, было там и по сей день, покрытое, как прежде, мраком неизвестности.
От площади Кампо-деи-Tолентини с мраморными колоннами неоклассического фасада Сан-Никола и открытыми террасами кафе мне надлежало идти прямо. Перед мостом Калле-Керериа-Дорсодуро я должен был снова свернуть налево, на Фондамента-Минотто. У поворота моему взору открылась чарующая картина. На излете канала Рио-дель-Магадзен, испещренного незатейливыми причальными столбиками из неотделанной древесины, проступала тонкая дуга моста Гафаро, оттеняющая пыльно-розовый фасад приземистого палаццо с семью высокими остроконечными окнами в белоснежных мраморных рамах, увенчанный колокольней приютившейся за ним церкви.
Следуя прямо, я вышел на улицу Салицада-Сан-Панталон, в конце которой срезал угол и повернул направо, на Кампьелло-Моска, чтобы, одолев кряду два моста, попасть на Калле-де-ла-Кьеза. Таким образом я очутился на удивительно просторной площади Кампо-СантаМаргерита, пересек ее и по Рио-Тера добрался до Понте-деи-Пуньи. С моста открывался вид точь-в-точь как на открытке с изображением архитектурных строений, воды, гондол и колоколен. Оказавшись на другой стороне канала, я свернул налево, пересек площадь перед церковью Сан-Барнаба и, пройдя по калле Лотто, перебрался через канал Рио-дель-Мальпага на Фондамента-Толетта. После чего мне потребовалось миновать всего один канал, Рио-де-Сан-Тровазо, чтобы выйти к Галерее, прямо за которой меня ждали калле Нуова Сант-Аньезе, мой новый дом и Клио.
3
Я не собираюсь брать за правило записывать очевидности, но одна бесспорная вещь не раз меня столь радовала, что я не хотел бы оставить ее без внимания. Разумеется, я недооценил Клио. Вместо того чтобы открыть дверь в рабочей майке и спортивных брюках, она возникла на пороге (словно зная наперед, что это будет ее первое появление в моей книге) как женщина, умеющая производить впечатление, в эффектном коротком черном платье от Эльзы Скиапарелли, с цветочным узором из белого бисера и легкомысленным воротом из белой рафии, в черных открытых туфлях «Фенди» на высоком каблуке и в длинных серебряных серьгах «Гуччи». По обыкновению, без макияжа или с едва заметным его налетом, она по случаю нашей встречи лишь накрасила губы ярко-красной помадой цвета «феррари».
Вот, обнаружила в одной из коробок, сказала она. Совсем забыла, что у меня есть это платье. Как тебе? Оно так давно вышло из моды, что, по-моему, уже успело снова в нее войти. Сейчас в моде меланхолия. Прошлое снова стало современным. Добро пожаловать в Венецию, Илья. Я по тебе скучала.
Она бросилась мне на шею так, будто позировала на фотосессии: приподнявшись на носок одной ноги и фотогенично согнув в колене другую ногу, она поцеловала меня в губы.
Тебе идет, сказала она.
Что?
Губная помада. Пойдем. Отпразднуем твой приезд. Дом покажу тебе позже. Для начала сходим куда-нибудь выпить.
Куда бы ты хотела?
На площадь Сан-Марко, разумеется.
Мы разместились на террасе кафе «Лавена». Могли бы выбрать «Флориан» или «Квадри», где нас с таким же успехом обобрали бы во имя ностальгии. Мы знали, что в этих заведениях туристическая эксплуатация известных имен и элегантного прошлого будет исполнена со вкусом и очарованием. За этим мы и пришли, равно как и за романтической иллюзией увидеть наше новое место жительства Венецию глазами легендарных туристов, побывавших здесь до нас, таких как Стендаль, лорд Байрон, Александр Дюма, Рихард Вагнер, Марсель Пруст, Густав Малер, Томас Манн, Эрнест Хемингуэй, Райнер Мария Рильке, и наверняка сидевших на этих самых стульях, чтобы прославить на весь мир открывающийся отсюда вид. Мы решительно заказали два спритца, зная, что они стоят восемнадцать евро каждый и что чуть позже мы непременно повторим заказ.
Как тебе наш новый город? спросила Клио. Если здесь уместно слово «новый».
Я огляделся. Строгие фасады с аркадами бросали царственный взгляд в сторону собора Сан-Марко, своими куполами и округлыми формами порождавшего причудливый и почти внеземной контраст с мирской мощью, исходившей от площади. Асимметричное расположение непропорционально высокой колокольни из красного кирпича с белой мраморной галереей и зеленой остроконечной крышей создавало в рациональном, парадном пространстве несуразный контрапункт, как раз в силу своей безапелляционной дерзости и чрезмерности получившийся эффектным и элегантным. За собором взору открывалась вторая часть площади, некий скрытый сюрприз в обрамлении потустороннего Дворца дожей с двумя как бы подвешенными в воздухе и хрупкими на вид ажурными нижними этажами под массивной средневековой надстройкой и двух колонн, за которыми мостовая без каких-либо ограды, стены, дорожного знака или предупреждения переходила в воды Гранд-канала, лагуны и открытого моря. Официант балансировал серебряным подносом на кончиках пальцев облаченной в перчатку руки. Голуби водили дружбу с туристами.
Этот город идеальный для тебя фон, ответил я.
Хочешь сказать, что я старею?
Хочу сказать, что в золотой оправе ты выглядишь еще привлекательнее.
Тебе не кажется, что в Венеции есть что-то грустное? Площадь Сан-Марко, объективно говоря, довольно многолюдна. И в то же время она производит впечатление сиротливости и одинокости, как будто ее мысли витают где-то далеко. Главные герои уехали, история пишется в другом месте, мировую сцену передвинули, а площадь осталась, недоумевая, в чем же теперь ее назначение. Она как будто чего-то ждет, тебе не кажется?
Она ждала нас теперь может начаться наша история.
Это будет история со счастливым концом?
Хорошие истории ничем хорошим не заканчиваются, сказал я. Так что мы в любом случае в выигрыше. Либо сочиняем хорошую историю, либо живем долго и счастливо.
В первом случае я хочу, чтобы ее написал ты и никто другой.
Обещаю, что напишу о тебе только в том случае, если стану безвозвратно о тебе горевать.
Свое обещание я сдержал.
Глава третья. Пробуждение водяной нимфы
1
Анонимность и мимолетность, свойственные, как правило, пребыванию в гостинице и вызывающие смешанные чувства тоски и волнения, будто в промежутке между отъездом и возвращением домой ты очутился на ничьей земле, где в отсутствие событий как раз и может произойти все что угодно; анонимность и мимолетность, способные навести одинокого странника, скучающего в чужой постели после выпитого за стойкой лобби-бара на глазах у стоически полирующего бокалы бармена лишнего виски, сдобренного последней глупой шуткой, на мысль о том, чтобы позвонить ночному портье и осведомиться, как обстоят дела с оказанием известных услуг по просьбе клиента, ведь это же не смертельно, и только лишний виски помешает ему снять трубку; анонимность и мимолетность здесь, в гранд-отеле «Европа», являют собой слабые отголоски современности, разворачивающейся где-то далеко, в ином мире.