Антон, пойдем, Машка через мгновенье оказалась рядом, но говорила спокойно: А ты, Серег, совсем охренел, в своем дворе цеплять? Хочешь, чтобы и про тебя говорили, что башку пропил?
Да почему?
Сюда просто так, что ли, приезжают, а? Незнакомые?
Да ладно.
Прохладно, Серег, прохладно! Мать второй день болеет так, что из дома не выходит, а он гулять с пацанами уехал! Иди к тете Наде, она к нам час назад опять заходила за каплями.
Серега присел на корточки, ожидая долго и покорно слушать замечания, привык он к учителям-женщинам, но, обнадеженный советом идти домой, сразу встал, потащив в сторону своих угрюмо пошатывающихся дружков.
Когда они ушли, Антон с Машкой сели на скамейку посередине двора. Девушка играла с его ладонью: то словно пронзала ее холодными подушечками своих пальцев, то нежно гладила, еле касаясь. Машка наслаждалась казалось, у них складывается. И дальше все будет еще счастливее.
Антон, мне так хорошо. Так сладко. Так приятно. А тебе?
Конечно, приятно.
А помнишь тот стих? Тот. Наш. Для меня. Помнишь?
Помню.
Расскажи его. Или стихи деклапируют? Декламируют? Как там? Ну ты понял.
Антон чуть сильнее приобнял ее и, вернувшись в явь мыслями, в миллионный раз неторопливо произнес, пожалуй, единственное, что помнил из заученной в школе лирики:
Все в ней гармония, все диво,Все выше мира и страстей;Она покоится стыдливоВ красе торжественной своей;Она кругом себя взирает;Ей нет соперниц, нет подруг;Красавиц наших бледный кругВ ее сиянье исчезает.Машка дотронулась губами до его уха и еле слышно произнесла:
Очень тебя хочу, Тош. Очень Но дома мама, реально поздно
Жаль.
Да Прости О как же я тебя хочу!
Антон молчал, не понимая, что происходит. Он помнил задуманное, но не решался начать разговор о расставании. Не хотелось уже! Зачем? Вот она, надежность навсегда, пусть и без любви, коснувшейся в кафе пару часов назад, но именно так семьи и создаются. На надежности. И на таких верных, защищающих, ждущих и заботливых девушках, как Машка, женятся и живут люди в благоразумии, черпая бытовые и телесные радости из года в год, обрастая недвижимостью, должностями, детьми и жирком. И умирают в суете придумываемых забот, успокоенные, что прожили жизнь «не хуже других». Для всех это нормально. И у него такое будет. Этого достаточно для спокойной жизни. Покой? Да, покой. Любимый и безмятежный.
Но оставалась непонятной вспышка, что случилась с Той девушкой, такая раскаленно-яркая, такая вдохновляющая, настоящая и безразмерная, лишь мерцала, исчезая за железной реальностью обнимаемой сейчас Машки. И ее уютные объятия нравились. Ни мигающее звездами небо, ни заслонявшие его величественным бегом громадные клинья облаков подсказку судьбе не давали. Призрак неожиданной страсти испарился, оставив в душе лишь усталую настороженность перед любым повторением в будущем.
Стало совсем холодно, да и поздно. Поцеловавшись, они расстались: она в приятных сердцу ожиданиях, он в душевном смятении.
Вернувшись домой, в двухкомнатную квартиру, что снимал «впополаме» со своим, наверное, единственным другом, аккуратным и предсказуемым, Антон лишь умылся и сразу решил спать. Ни думать, ни искать ответы на тысячи сегодняшних вопросов не хотелось. Устал. Образ Той а он так и не знал, как чище называть ее, девушкой или женщиной, стал растворяться, словно сливаясь с близкими чертами лица Машки. Потом возвращался, проступая пикселями манящего будущего, снова сменяясь Машкой. И так снова и снова.
Бесконечный хоровод мыслей не давал уснуть, и Антону пришлось открыть одну из подаренных бутылок виски: клиенты редко вручали другой алкоголь, и дома его скопилось штук пятнадцать разного. Налил стакан, махнул залпом, запивая простой водой из чайника. Немедля повторил полстакана. И пока алкоголь незримой волной разлетался в крови по телу, Антон успел раздеться и выкурить на балконе сигарету. На последних затяжках навалилось ожидаемое забытье, он добрел до кровати и упал на нее душевные качели наконец испарились, и сон проглотил его сразу, надежно и по-дружески крепко.
Глава 4
Ибо что будет иметь человек от всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем?
Екклесиаст 2:22
Ночь сгладила мысли, но Ее образ возник первым после пробуждения за пару минут до семичасового будильника. Возник и сразу начал размываться утренним оживлением: плесканием холодной водой в глаза, нажатием кнопки чайника. Обыденным венцом вхождения в новый день стала первая сигарета. Первая и лучшая. Она иногда заканчивалась двумя порциями овсянки, залитой кипятком и редкой порою, когда Антона клонило в ЗОЖ, остывавшей под ленивые взмахи руками и приседания. Бывали и бутеры с вареной колбасой или сыром, но чаще завтрак ограничивался огромной кружкой растворимого кофе с молоком. Затем снова курил. Принимал душ. Чистил зубы, и чистил тщательно, никогда на этом время не экономя. Брился. Одевался и выходил. А заведя машину во дворе, пока мотор разогревался в мороз или, наоборот, летом, охлаждал кондиционером душный салон, курил в третий раз. И наконец просыпался.
Доехав за пять песен до работы, перед входом он выкуривал, пусть и слабо хотелось, еще одну таков был странный ритуал: старт и финиш любого дела, будь то еда, кино, секс, фитнес или блуждание в ленте «Фейсбука», а порою и долгая болтовня по телефону сопровождались курением. Всегда обычные сигареты, никакой эстетской электроники. Антон понимал, что табачные смолы с углекислым газом не улучшают здоровье, но это очевидное зло ни одышкой, ни утренним кашлем пока не награждало, скромное сердце барабанило незаметно и четко, поэтому курение было единственным разрешенным кайфом, остальные радости случались не столь часто.
Влетев в автосалон, куда всегда опаздывал на пять-десять минут, Антон махнул Катьке с ресепшен и повернул на лестницу на второй этаж, где ютились кабинеты директора, бухгалтерии, руководителя отделов продаж (пустовал), сервиса автомобилей, запчастей, а также переговорная с десятью вжатыми в огромный стол стульями корпоративная скука серых стеклянных стен и железа офисов, одинаковых как во Франции, так и на Кубе. Минимализм дилерского центра скупо дополнял вечно сломанный кулер в конце коридора, протянувшегося перед монотонно-стальными комнатушками.
Все сидели, молча разглядывая телефоны, и ждали собрания, по неведомому стандарту проводившегося раз в неделю. Марк, собственник их маленького дилерского центра, зашел прямо за Антоном, едва ли не подталкивая того вперед:
Давай, давай, повеселей.
Марк и сам опоздал, поэтому не было яркой, наигранно велеречивой иронии в том, что руководитель ждет подчиненных, а не наоборот, как в нормальных компаниях, что он не сравнивает себя с Владимиром Путиным ни в коем случае, но если представить, что президент ждал бы министра или губернатора, то долго ли проработал такой чинуша? И возможно ли такое в серьезной фирме, стратегически нацеленной на будущее, или это просто личное неуважение к нему, Марку, а? Собственника, несмотря на страсть к образному словоплетению и бережливые попытки недоплатить зарплату, в целом любили. Это были его главные минусы, что подбешивали, в остальном Марк казался неплохим работодателем, предсказуемым, а главное, не подлым. И по-человечески он нравился Антону, наверное, взаимно.
Коллеги, привет, начнем! интонация директора всегда поначалу казалась ровной. Я бы хотел тусовать здесь в качестве владельца бизнеса. Очень бы хотел. Просто владельца, и все. Сидеть на отчетном собрании раз в месяц, слушать о выполнении плана компанией А лучше о перевыполнении, как раньше! Но последний год не складывается. Никак у нас не складывается. Хромает судьбинушка, хромает разгневанная.