Но нет, я беспрепятственно выезжаю на верхний ярус. И повторяю все то, что делал внизу: кружусь вокруг центральной пустоты и ее «сателлитов» в поисках живого человеческого существа.
Здесь я тоже делаю два полных круга. У меня возникает неприятное чувство, которое, должно быть, испытывает хомяк, когда он безостановочно семенит по рифленому колесу в своей клетке.
Я останавливаюсь. В застекленной пустыне, именуемой Руасси, я уже не один. В пустыне появляется стюардесса.
В первый раз проходя перед этим барьером, я скользнул по нему взглядом и могу с полной уверенностью утверждать, что там никого не было. А теперь, когда я снова прохожу здесь, за барьером мгновенно возникает стюардесса, миниатюрная зеленоглазая блондинка в пилотке. Не буду настаивать на том, что в ее появлении есть что‑то таинственное. У меня и так хватает проблем с вылетом в Мадрапур. Вполне может быть, что, когда я впервые посмотрел в том направлении, стюардесса, скажем, нагнулась, чтобы достать что‑то из сумки, и перегородка скрывала ее от меня.
Но, поворачивая с усилием свою тележку в сторону стюардессы, я прекрасно отдаю себе отчет в том, что присутствие девушки – только ее одной в этой пустыне! – лишь усугубляет нереальность ситуации.
Так или иначе, но стюардесса отнюдь не призрак. Вот она передо мной – из плоти и крови, и, надо признать, из плоти бархатистой и нежной.
Мне с первого взгляда ясно: по части красоты стюардесса – непревзойденный образец, настолько бесспорно и очевидно ее очарование. Таких девушек другие женщины окидывают с ног до головы холодным, оценивающим взором, а мужчины жадно пожирают глазами. И, несмотря на обуревающую меня тревогу, я разделяю общую участь.
При этом я прекрасно знаю, что красота стюардесс – всего лишь конфетка, которую авиакомпании предлагают вам, чтобы усладить ваш взгляд и развеять страх во время взлета.
Но ловушка действует безотказно. У меня множество вопросов, которые я должен задать ей по поводу всей этой нелепой ситуации и, уж во всяком случае, по поводу моего собственного вылета, но я ни о чем не спрашиваю. Не отрывая глаз от ее прелестного личика, я протягиваю билет.
– Вы мистер Серджиус? – говорит по‑английски стюардесса, и ее английский очаровывает меня неправильностью своих интонаций.
– Yes, – отвечаю я тоже почему‑то по‑английски.
И продолжаю уже по‑французски:
– Что здесь происходит? Забастовка?
– Вы опоздали, – говорит она с улыбкой. – Остальные пассажиры уже на борту.
– Но, – говорю я в полной растерянности, – я не сумел выполнить все формальности – таможня, полиция…
– Не беспокойтесь, – отвечает она уже с иной улыбкой, которая на сей раз не имеет ничего общего с казенной, требуемой ее профессией. Улыбка теперь дружеская, почти ласковая.
У меня это вызывает шок, что оказывает анестезирующее действие.
– Вы с чемоданами! – вдруг восклицает она. – Вам следовало оставить их внизу! Здесь проходят только с ручной кладью.
– Внизу? – говорю я. – Но внизу же никого нет!
Я сам удивляюсь своему голосу, своему тону, в нем совсем не чувствуется протеста. А если какой‑то протест и есть, то он настолько слаб, что уловить его невозможно.
Стюардесса смотрит на меня зелеными глазами, и ее детские губы морщатся в легкой гримасе.
– Вы в самом деле так считаете? – говорит она. – Пойдемте, спустим их снова вниз.
Она выходит из‑за барьера и идет впереди меня. Теперь я вижу ее в полный рост. Она невысокая, с тонкой талией, красивой высокой грудью, длинными ногами. Я следую за ней и толкаю свою тележку.
Она нажимает на кнопку, потом на другую.
– Первая кнопка, – говорит она, – для вызова приемщика багажа.