Дьявол в лесу, там, где влажно, под поваленными деревьями. Он приказывает сколопендрам и жабам, и они волокут мягкие брюшки по камням ли, по удобренной почве, чтобы покалечить лошадь джентльмена, проезжающего мимо по дороге в Ипсвич, или найти местечко и уютно пристроиться между раздвинутых ног какой-нибудь деревенской девки, из-за чего она мечтает выйти замуж за турка, который использует свой язык там, внизу. Он вселяет призрачные надежды. Он проскальзывает внутрь вас с этими призрачными надеждами.
Сила творения, снисходительно говорит Хопкинс Джону Стерну, когда они сидят вдвоем у камина, принадлежит, конечно, только Богу.
Могут ли ненависть, страсть или голод поднять острова из пучины моря или усеять звездами пустое небо? Нет. А ведь они так же реальны, как вы или я, и никто не поспорит с этим. А его сила такова: он будет грызть вас, подобно пустому желудку, пока вы не возьмете в рот какую-нибудь гадость; будет умело и нежно ласкать розовые бусинки на груди и укромные места и вы начнете умолять, чтобы его сила была внутри вас, наполняя до краев. Этот гнев, что овладевает вами, когда вы видите улыбающееся лицо причинившего вам зло человека, и вы готовы разорвать его своими руками, словно отсыревшую бумагу.
Насыщение. Если бы мы встретили его когда-нибудь, возможно, мы познали бы что-то вроде умиротворенности. Мы жаждем его. Это та иллюзия, которую он сулит нам, бесконечное переполнение, тьма, что касается каждой частички вашего тела, всех органов разом, и вы чувствуете корни, тянущиеся вниз, вниз и дальше, внутрь земли, внутрь всего, сквозь зеленые кости мертвецов, их сны, сменяющиеся у ваших ног, будто воды подземной реки.
Это злобная противоположность единству, обещанному добродетельным людям у белых врат рая. Как луна солнцу, как женщина мужчине, Хопкинс говорит все это, а мужчины внимают ему, их глаза блестят в свете камина, тени волнуются на стенах гостиной.
5. Мальчик
Миновало 5 ноября день Порохового заговора, разрисованный папа шипит, обугливаясь, на деревенском пастбище. Солнечное, но холодное утро, береговая линия пестрит оттенками пурпура это морские астры в кристалликах соли. Стоур на пике отлива; отмель сверкает, так что трудно отличить, где кончается земля и начинается вода. Чудная компания стоит у причала несколько женщин, укутанных в поношенные пальто и дешевые муфты, которые плохо спасают от холода.
Выпить бы чего-нибудь, говорит Бельдэм Уэст, дрожа от холода. Просто чтобы немного согреться. Кружечку чего-то эдакого.
Маргарет Мун цокает языком.
Еще даже не полдень, ты совсем распустилась!
Старше всех среди собравшихся старая матушка Кларк; она опирается на свою палку и, похожая на рептилию, получает удовольствие просто от ощущения солнца на лице. Она откинула потрепанную шаль назад, приоткрыв голову в печеночных пятнах. Выше всех Бельдэм Уэст, жилистая и сильная, со стащенным где-то манто на плечах. Рядом с костлявой Бельдэм вдова Мун выглядит еще более мягкой белое лицо под накрахмаленным белым чепцом, напоминающее посыпанную сахарной пудрой сдобу, завернутую в хрустящую обертку, и тело, туго обтянутое дешевым платьем. С ними стоит вдова Лич, которая настолько же похожа на пиявку, насколько вдова Мун[3] напоминает свою астральную тезку. Вдова Лич: была девицей, стала Пиявкой, и, похоже, таковой и умрет. Бойкая, черноглазая невысокая женщина с поджатыми губами, прекрасно улавливающая накал местных разногласий. Она выясняет что-либо и затем находит, как прицепиться; у нее три взрослые дочери, которые уехали из дома, поэтому ей больше нечем особо заняться, кроме как вмешиваться в чужие дела. Партию дополняет Лиз Годвин, стройная, хорошо сложенная женщина с пустыми кроткими глазами послушной лошади. Лиз Годвин свободно делится табаком, что очень удачно, потому что остроумия у нее не хватает.
Женщины говорят об именах. Об именах малышей. Время, когда они рожали сами, осталось в прошлом, но зато они со знанием дела критикуют соседей.
Эдвардсы назвали своего очередного Ласка, усмехается вдова Лич. Слыхали когда-нибудь подобное?
Ласка звучит скорее как имя для девочки, я бы так сказала, размышляет Годвин, которая не понимает шутки.
Это вообще на имя не похоже! решительно заявляет Бельдэм Уэст.
Я слыхала подобное, утверждает Маргарет Мун. Даже хуже. Вы слышали, как Кейты из Бергхольта догадались назвать свою малышку? Невинна, выдает она ко всеобщему веселью, «Невинна Кейт». Следуют покачивания головами, «сроду-бы-не» и «в-мои-времена-такого-не-было». Затем Энн Лич добавляет, что в Торпе есть девочка, которую зовут Тишина, и что можно только предполагать, что родители этим именем хотели привлечь внимание к ее добродетели, учитывая, что Дьявол одарил ее заячьей губой.
Вот как мне надо было назвать Бэкки, вздыхает Бельдэм.
Маргарет Мун заявляет, что Ребекка Уэст настоящая маленькая мадам, и удивительно, что до сих пор не нашлось мужчины, готового взять ее в жены, учитывая, что любой мужчина, который женится на ней, скорее всего, не услышит ни единого сказанного поперек слова до конца своих дней. Или, если на то пошло, ни единого слова вообще.
О, неужели ты правда так думаешь, Мэг? недоверчиво спрашивает Бельдэм и присвистывает. Ей-богу, на людях моя Бэкки кроткая и милая, но эта девчонка плюется ядом, когда ей вздумается.
Только Лиз Годвин кривится по поводу этого упоминания Господа всуе.
Да, вмешивается, открывая мутные глаза, старая матушка Кларк, так и должно быть. Вокруг достаточно ослиц и тряпичных кукол. Так что, если Бэкки может припечатать и у нее достаточно здравого смысла, чтобы это скрывать, значит, она точно готова к замужеству, она завершает свою речь коротким хриплым смешком.
По крайней мере, она делает то, что ей велят. А моя Джудит вступает Маргарет. Третьего дня говорю ей принести вязанку хвороста из кучи во дворе. А она говорит «Не пойду», хотя ничего не делает, греет свои натоптыши у огня и пьет мое пиво.
Слышится ропот всеобщего недовольства.
А я говорю, лучше бы тебе принести дрова, девчонка, Маргарет делает паузу, чтобы удостовериться, что все собравшиеся уделяют достаточно внимания ее рассказу, а то А она отвечает: «А то что? Принесете хворостину и побьете меня, матушка?»
Намек на возможную расправу разжигает любопытство остальных женщин, но вдова Мун молчит.
И ты, в конце концов не выдерживает Бельдэм, принесла хворостину и отхлестала маленькую негодницу?
Нет, отвечает вдова Мун, пожимая плечами. Я надела шаль и принесла хворост сама. Такова вдовья участь.
Матушка Кларк вздыхает.
Девицы в этом возрасте, говорит она, просто проверяют свою силу. Им нужно ломать что-то своими руками и улыбаться при этом. Мужчины для этого не годятся. Для девушек двадцати лет мужчина не человек. Он что-то вроде Бога. Так их учат. Так они воспринимают мужчину. У него нет плоти, его не ранишь.
Некоторое время женщины молчат, обдумывая сказанное матушкой Кларк, стараясь вникнуть в ее доводы.
Да, вздыхает Лич, все время про это говорю. Есть люди, а есть мужчины.
В этот момент из конторы напротив выходят господин Мэтью Хопкинс и господин Джон Стерн и медленно направляются по дороге из доков в город; свежий ветер колышет прекрасные меха на их воротниках. Они проходят мимо женщин, неохотно приподняв шляпы, будто вороны сунули свой клюв куда не надо.
Когда мужчины оказываются вне пределов слышимости, беседа возобновляется.
Господин Хопкинс был в Кембридже, авторитетно замечает Бельдэм.
Лиз Годвин щурит глаза.
Это не то чтобы сильно впечатляет, говорит она. Мой Томас тоже бывал в Кембридже.