Копровская протянула ему несколько билетов.
Напрасно покупала. И так впустят. Да я сказал и портным. Они похлопают. Аплодисменты будут. С треском проговорил Лагорский.
Ты дай им на пиво, Вася Пусть постараются. Ведь только бы начать, а там и публика поддержит.
У меня роль выигрышная Уходы хорошие Всегда важны первые хлопки.
Будет исполнено. О чем ты беспокоишься!
Копровская успокоилась.
Ну, пойдем сказала она. Надеюсь, что уж сегодня-то домой обедать? Не пойдешь к своей Малковой.
Да что ты, Веруша!.. Брось
Вот уж ты даже ее именем меня называешь. А еще смеешь оправдываться. Нет, так нельзя
Лагорский совсем запутался. Он покраснел.
Прости, Надюша Смешал сказал он. Ведь целую пьесу сейчас с ней вел. Пьесу в пять актов.
Молчи. Не оправдывайся. Ведь не Верушей же ты ее называл по пьесе.
Лагорский виновато следовал за женой и бормотал:
А насчет поддержки не беспокойся. Поддержка будет Тальников портные наши музыканты Я сам Да и вообще всех наших попрошу
Глава IX
Спектакль в театре сада «Карфаген» был назначен в восемь с половиною часов вечера, а перед спектаклем в шесть часов служили в ресторанном зале молебен для открытия летнего сезона. На молебствие были приглашены все артисты театра, а равно и персонал садовых увеселений, но явились очень немногие. Иные считали время между репетицией и спектаклем для себя неудобным и предпочитали, пообедав, отдохнуть это были главным образом женщины, а иные, большею частью мужчины, не пришли потому, что узнали, что после молебна никакой закуски не будет. На молебне, впрочем, стояли вся садовая и ресторанная администрация, официанты, билетеры, режиссер маленький юркий человечек, суфлер худой и длинный чахоточного вида человек, два черноусых акробата очень красивые статные итальянцы, испанка-танцовщица с необычайно громадной косой, свернутой в тюрбан, кое-кто из русских артистов на маленькие роли и три приехавших газетных рецензента. Во главе всех стоял антрепренер купец Анемподист Аверьянович Артаев пожилой, небольшого роста человек с бородкой с проседью. Он был почему-то в мундире, присвоенном членам одного благотворительного общества, при шпаге, с треуголкой в руке и с ушами, заткнутыми морским канатом. Газетные рецензенты, приехав на молебен, также были удивлены, что после молебна не будет обеда и даже закуски, но антрепренер Артаев успокоил их, говоря:
Мы ужин после спектакля делаем-с. Ужин-с На ужин милости просим. А обед или даже закуску нельзя Совсем нельзя Я уже думал об этом, но нельзя. Судите сами: ежели артист урежет муху, то каков он будет в спектакле! А после спектакля самое хорошее дело.
Рецензенты согласились с его доводами и после молебна отправились обедать в буфет сада, причем Артаев напутствовал их словами:
А для представителей печати у нас положение пятьдесят процентов скидки, кто за свой счет потребляет. Не обижайте только нас в газетах.
После семи часов на сцену начали собираться артисты театра и направлялись в уборные. Копровская жаловалась, что не достала извозчика.
Вообразите, более полуверсты пришлось от дома пешком тащиться! А все Лагорский Был извозчик, но Лагорский вздумал с ним торговаться, а он хлестнул лошадь и уехал. А я с гардеробом Еще хорошо, что дворник помог и дотащил картонку, а то горничная прямо упала бы от изнеможения. У ней, кроме того, картонка с шляпкой, зонтик в чехле и ящик с гримировкой. Да не толкись ты тут попусту! крикнула она на мужа, начавшего скручивать для себя папироску.
Друг мой, да ведь сама же ты просила тебя проводить в уборную. У меня в кармане твои складные подсвечники и свечи. Возьми их, сказал Лагорский.
Передай Фене. Леденцы захватил, которые я принимаю, чтоб горло не сохло?
Вот коробочка. Я кладу на стол. Могу теперь уходить?
Постой. Погоди. Ты куда?
Да ведь ты гонишь.
Я не гоню, но терпеть не могу, когда ты без дела слоняешься, рассядешься и сейчас начинаешь свертывать для себя соску. Ну, иди да хлопочи насчет чего я тебя просила. А портных Тальникову своему поручи. Да и сам наблюдай. А то ведь они могут не вовремя начать аплодировать и дело испортят. Услужливый дурак опаснее врага. А ты пьесу знаешь.
Да и Тальников знает. Она у нас шла в Казани.
Нет, ты все-таки сам наблюдай. Да, пожалуйста, Василий, зря не толкайся в буфете.
Позволь. Ты ведь просила меня постараться познакомиться с рецензентами, прислушаться и узнать, что о тебе говорят.
Да, да Но я говорю вообще И бога ради не прозевай моих выходов Наблюдай А мне потом скажешь, что у меня не эффектно. Ведь пьеса не один раз пойдет. Ну, иди и хлопочи А после первого акта зайди ко мне.
Бог мой! Да ведь должен я в антрактах с рецензентами-то! воскликнул вышедший из терпения Лагорский.
Да, да Но, все-таки, ты можешь поделить время. Послушаешь, что в буфете рецензенты будут говорить, и потом сюда поправилась Копровская и стала раздеваться, расстегивая корсаж.
Лагорский вышел из уборной, стал проходить сзади поставленного уже павильона, проталкиваясь среди плотников, бутафоров и разной театральной прислуги, как вдруг услышал женский голос:
Лагорский! Постойте! Даже и в американских землях, когда проходят мимо знакомых женщин, то останавливаются и здороваются.
Он остановился, посмотрел по сторонам. Из-за декорации, «пришитой» к полу и изображавшей куст, вышла маленькая кругленькая женщина с вздернутым кверху носиком, очень миловидная, в кофточке из драпа, имитирующего мерлушковый мех, и в громадной не по росту шляпке с перьями и цветами.
Здравствуйте, Василий Севастьяныч, сказала она, протягивая руку в бледно-желтой перчатке.
Ах, Настенька!.. Настасья Ильинишна. Вас ли я вижу! проговорил Лагорский и пожал ее руку.
Это была та самая Настина, когда-то горничная актрисы Милковой-Карской, которую Лагорский, сманив с места, превратил в маленькую актриску и жил с нею около года.
Какой ты гордый Проходите мимо и не кланяетесь, продолжала Настина. А ведь, кажется
Не видал, голубушка, а то неужели бы я!.. оправдывался Лагорский.
А я здесь служу. Недавно узнала, что и вы рядом с нами в театре «Сан-Суси» служите. Все хотела повидаться с вами, сходить к вам на репетицию, но как-то не удавалось
Служу, служу Ну, увидимся потом
Лагорский протянул Настиной руку и хотел уходить.
Постойте остановила она его. Я ведь очень рада, что увидалась с вами. Целую зиму не видела весь зимний сезон. И ни одного письма, а обещал. Ведь если я не писала, то мужчина должен первый Да и как я пишу! Словно слон брюхом А я все ждала Вот, думаю, Василий напишет! И не стыдно?..
Лагорский молчал, переминался с ноги на ногу и хмурился. Настина взяла его за рукав.
Василий Севастьяныч, да что вы такой! Или вам неприятно, что я вас остановила! вскричала она.
Что ты, Настенька отвечал он в замешательстве и, обернувшись, взглянул по направлению к уборной жены. Отчего же не рад? Даже очень рад, прибавил он.
Ну то-то. Ведь жили душа в душу. Более года жили, не отставала от него Настина. Ну-с, познакомилась я с вашей женой Копровской, так как мы вместе служим. Знаете, ведь никогда я не воображала, что жена ваша Копровская. Я ведь все думала, что жена ваша Малкова, настоящая законная жена. Ведь у вас от Малковой были дети.
Да, были. Они посейчас живы пробормотал Лагорский.
А Копровская лучше Малковой, право, лучше бормотала Настина. Вы, стало быть, опять сошлись с Копровской? Я слышала, что сошлись. Но ведь вы ветрены, милый друг. Сегодня Копровская, завтра Малкова, потом Настина, а еще потом какая-нибудь Иванова. Правда ведь? задала она вопрос, понизила голос и проговорила: А что ж ты, Василий, не спросишь о нашем ребеночке?
Голос ее дрогнул.