В полном доспехе, шлем с пышным плюмажем, забрало поднято, открывая чистое юношеское лицо. Тяжелый рыцарский конь укрыт кольчужной сеткой, а поверх – яркой попоной из красных и белых квадратов, расположенных в шахматном порядке, красный крест на плаще, на шлеме, на щите, даже на сапогах.
Народ по обе стороны дороги расступался, мы поравнялись с тремя монахами. Я остановил коня.
– Благословите в дорогу, святые отцы.
Все трое пробормотали короткую молитву, а отец Дитрих сказал тихо:
– Рядом с блестящим юным рыцарем вы, сэр Ричард, сама скромность. Впрочем, скромность красит человека…
– Да, – согласился я. – В серенький такой цвет.
Он кивнул, в глазах не проскользнуло ни тени улыбки.
– Иным серый цвет необходим, чтобы их не слишком замечали, не так ли, сэр Ричард? Не знаю, увидимся ли мы еще… потому хотелось бы задать вам вопрос, на который в другое время я бы не решился, чувствуя вашу уязвимость…
Я проговорил настороженно:
– Слушаю вас, отец Дитрих.
– Сэр Ричард, почему все-таки в вашем сердце – нет религии?
Я посмотрел по сторонам, наклонился к нему и сказал почти на ухо, чтобы не услышали его собратья:
– Но ведь бог есть?
– Есть, – согласился он с некоторым колебанием. – Наверное. А религии нет. Почему?
Я сказал негромко:
– Если вернусь, считайте, что я не отвечал на этот вопрос. А если не вернусь, то считайте коммунистом и знайте, что религию я утратил по вине самой же религии. И ничего, жив.
Он посмотрел на меня с ужасом и жалостью.
– Сэр Ричард, религия и законы – пара костылей, которые ни в коем случае не следует отнимать у людей, слабых на ноги. Повторяю, ни в коем случае! Не все же сильные, коих ведет, как вы хорошо сказали, церковь, что внутри нас! Большинство – просто люди со всеми их слабостями и дурью!
– Я это запомню, – пообещал я. – В моем мире… моих землях больше опирались на один костыль, да и тот подгнивший… Прощайте, отец Дитрих. Общение с вами мне дало немало.
Решетка ворот заскрипела, поднялась с натугой. Стражники приветствовали нас, голоса хриплые, простуженные, но все держатся бодро, молодцевато, при нашем приближении всяк выпрямлял спину, разводил плечи и старался смотреть орлом. Сигизмунд наклонил копье, дабы не царапать свод, кони прошли бок о бок, копье снова нацелилось в синее небо, я видел, как Сигизмунд готов поскорее опустить забрало и копье, дабы пришпорить чудовище в шахматной попоне и метнуться на противника… хорошо бы – дракона, да чтоб огнедышащего…
– Сиг, – сказал я доброжелательно, – расслабься.
Он вздрогнул, покраснел, посмотрел на меня испуганными глазами.
– Зачем?
– А то перегоришь, – сказал я. – Нам еще ехать и ехать. А если будешь ждать, что вот-вот что-то выпрыгнет, загукает, растопырится да ка-а-а-ак гавкнет, то свалишься через милю. Или уже не заметишь, как в самом деле что-то выпрыгнет. И начнет тебя жрякать, посыпая перцем и чесноком.
Он сказал торопливо:
– Сэр Ричард, я так боюсь осрамиться в ваших глазах! Вы такой воин, такой воин…
– Ага, – ответил я саркастически, – воин.
Он поглядывал на меня испуганно и с невероятным почтением, а я в самом деле чувствовал себя старше его лет на тысячу или хотя бы пятьсот, сколько там прошло с его феодального века до моего постиндустриального, хотя на самом деле мы или ровесники, или же он старше меня на пару-другую лет.
Ворота остались за спиной, но острозубая тень от них еще тянулась под копытами наших коней, когда мы с Сигизмундом увидели большой отряд конных воинов под началом паладина. Они ехали навстречу, следом двигалась, поскрипывая высокими колесами, крытая повозка.
Сигизмунд сообразил первым, явно увидел какие-то особые знаки, торопливо подал коня на обочину, соскочил и стоял там в смиренной позе буддиста.