Зэев изо всех сил пытался угнаться за остальными.
Кочка-яма, не отставай! кричали ему мальчишки.
Да где там, с калеченой-то ногой. Он бежал все медленнее и медленнее, пока вовсе не остановился. Сквозь слезы бессилия и обиды Зэев смотрел вслед удаляющимся товарищам.
Еще миг, и последняя фигурка скрылась за барханом.
Ничком упав на раскаленный песок и уронив голову на руку, Зэев горько зарыдал.
Ненавижу! Ненавижу! слышалось сквозь плач.
Прошло немного времени, как кто-то коснулся его затылка.
Ты чего, брат? перед Зэевом сидел на корточках Эли и тяжело дышал.
Сердце Зэева радостно забилось: «Вернулся! За мной вернулся!»
Споткнулся, вытирая предплечьем слезы, насупился он, старательно скрывая истинное настроение.
Вставай, я тебе помогу.
Опершись на протянутую руку, Зэев тяжело поднялся и захромал рядом с Эли, мысленно проклиная и свою покалеченную ногу, и египтян, по чьей вине это случилось.
Зэеву было пять лет, когда его отца, свободолюбивого, ненавидевшего египтян, схватили по чьему-то доносу. Как узнаешь, кто из односельчан его предал, если Навин в открытую, ни от кого не скрываясь, убеждал соплеменников вернуть себе Ханаан[3], где до прихода египтян жили хабиру? Его осудили за неугодные Непостижимому богу Амону Ра разговоры, сослали на медные рудники Синай[4]. Все в деревне знали: добывать медь в шахтах адский труд, гибельное дело.
Не успела семья оправиться от горечи расставания с кормильцем, как в один из вечеров сезона шему[5] сборщики налогов наведались в их дом. Зэев и его младшая сестра Нава в это время у входа в жилище перебирали овечью шерсть.
Их было двое: писец коренастый широкоплечий мужчина средних лет с тканевой сумкой на плече, и его помощник невысокий юноша с уверенной улыбкой на вытянутом лице. Оба в схенти[6] и сандалиях. На их гладко выбритых головах играли блики от заходящего солнца.
Ни слова не говоря, сборщики налогов прошли мимо детей внутрь жилища.
Зэев бросил свое занятие и проследовал за незваными гостями.
Либа, мать Зэева, одетая в длинную светлую накидку, сидела на циновке на кухне и перетирала в жернове зерна ячменя в муку. Завидев визитеров, поднялась. Протерев руки тряпкой, она сняла с деревянного колышка на стене широкий льняной платок, накинула на голову.
Женщина, ты чем собираешься платить налог? заглядывая в свиток, грозно нахмурил брови писец. В сборе урожая ты и твои голодранцы не участвовали. Скотины у тебя нет. Или есть? Может, ты их прячешь от нас?
Как же, спрячешь от вас, тяжело вздохнула Либа. Двух коров пожертвовали в храм Маат, пять овец отдали судье, только шерсть от них и осталась, все свои украшения я отдала писцу, когда писала прошение.
Не знаю, не знаю, в моих записях об этом ни слова, пробормотал писец, оглядывая с интересом ее стройную фигуру.
Завтра пройдусь по родственникам, думаю, они не оставят нас в беде, попыталась оправдаться Либа.
Ага, помогут! осклабился писец и хищно сузил глаза. Есть у меня, женщина, для тебя одно предложение. Многие красавицы в городе мечтают заиметь такую работу, помощник не даст соврать, писец оглянулся на напарника.
Тот в ответ широко улыбнулся, скосив глаза на Зэева, все это время стоящего возле матери.
Писец бросил на мальчика недовольный взгляд и сказал помощнику:
Уведи его, пусть не мешает разговору взрослых.
Пойдем, мальчик, покажешь, как ты умеешь чистить шерсть, легонько подтолкнул парень Зэева в спину.
Тот с готовностью зашагал к выходу.
Не успели они перешагнуть порог жилища, как сзади раздался отчаянный крик матери: «Н-е-ет!»
Зэев рванул обратно.
На глиняном возвышении, застланном циновкой, писец, навалившись всем телом на мать, пытался зажать ей рот.
Мальчишка запрыгнул на спину насильника и, крича: «Отпусти маму!» принялся колотить того по голове.
Сборщик налогов, грязно ругаясь, схватил Зэева за ногу и грубо сдернул на пол.
Страшная боль пронзила колено мальчика
В пальмовой роще напротив крепостной стены маячила одинокая фигура Горуса. Завидев Эли и Зэева издалека, египтянин радостно замахал руками над головой.
Стоит, дожидается, буркнул Зэев. Почему ты дружишь с Горусом? задал он внезапный вопрос.
Эли знал о нелюбви Зэева к египтянам, видел не раз, как во время совместных игр тот старался при случае больней ударить Горуса.
Не дружу я с ним, вовсе, Эли старался не смотреть в глаза товарищу. Он в мою сестру влюбился, вот и ходит всюду за мной.
Ненавижу их, зло сплюнул Зэев.
Что тебе Горус плохого сделал?
Все они одинаковые.
Зря ты! Горус хороший, я чувствую.
Внезапно Зэев остановился. Его пальцы больно впились в худое плечо Эли.
Скажи лучше, что ты чувствовал, когда на уроке всем быков раздавал? Чтобы никто не голодал повторил он издевательски. Гляди-ка, какие мы богатые
Ты чего сегодня съел? сбросил Эли руку Зэева с плеча. Я думал, ты мой лучший друг, а ты, ты Сам без настроения, а все кругом виноватые, обиженно уставился он в помутневшие от злости глаза Зэева.
Тот вдруг сник. Взяв Эли за локоть, вновь заковылял рядом.
«Какая муха его укусила? терялся в догадках Эли. Что с ним такое случилось? Ну, упал. Не насмерть же»
А я смотрю, вас нет, решил подождать тут! широко улыбаясь, зашагал им навстречу Горус.
Тебе чего от нас надо рассердился было Зэев, но вдруг осекся и вполне миролюбиво продолжил: Мы быков Эли в деревне раздавали, вот и задержались.
Мне тоже досталось! Горус завел руку за спину, почесал между лопаток.
Мальчишки расхохотались, вспомнив, как Шамма охаживал их плеткой.
Моля о процветании для обоих берегов, процветай же, процветай же, Хапи,Процветай же, дарами полей оживляющий людей и скот.Процветай же, процветай же, Хапи,Процветай, процветай, ты, прекрасный дарами.Священная река еще окончательно не вышла из берегов, чтобы полностью насытить поля плодородным красным илом и влагой. Она постепенно, неспешно, заполняла собой свои многочисленные протоки, вдыхая в них жизненную силу. Сезон ахет[7] только начался, но берега рек уже радовали глаз разнотравьем. Множество шадуфов[8], словно цапли на охоте за лягушками, замерли в ожидании крестьян.
Один из рукавов Хапи шириной в двадцать локтей[9], мутным, зеленым от перегнивших растений потоком бежал мимо крепости.
Когда Эли, Зэев и Горус пришли к реке, их соученики лежали на насыпном берегу напротив того места, где река делала крутой поворот, ударившись о берег, кружила на месте, прежде чем продолжить свой путь.
Горус и Эли с разбега вонзили свои тела в воду.
Зэев, так и не научившись плавать, осторожно, дабы не зацепиться калеченой ногой за кусты, спустился к мелководью.
Один, два, три наперебой повели счет мальчишки на берегу, рисуя на песке палочки и дуги.
Первым вынырнул толстяк Горус.
Двадцать пять, двадцать шесть озабоченно завертели головой мальчишки, высматривая в толще воды Эли.
На четвертом десятке, ниже по течению, на поверхности показалась его голова. Весело кружась, он веером запустил брызги из-под ладоней.
Никто не заметил, как Зэев, поскользнувшись на илистом дне, с головой ушел под воду.
Прошло некоторое время, прежде чем Горус, показывая рукой на то место, где стоял соученик, дрогнувшим голосом воскликнул:
Зэев!
Он плавать не умеет! раздался чей-то испуганный голос.
Мальчишки попрыгали в воду
Шуну сидел, вытянув ноги, на плетенном из тростника коврике. Голова его была покрыта льняным платком, на поясе набедренная повязка серого цвета, какой обретает вещь из-за долгой носки. Уперев иссиня-черную бороду в волосатую грудь, он жилистыми руками перебирал части бича, с тоской смотрел на расплетенные косички, изготовленные из тонкой козлиной кожи. В местах соединения кожа вытянулась, истончилась, кое-где и вовсе истлела, пришла в негодность. От бахромы на конце хлыстика не осталось и следа. Кнутовище тоже требовало ремонта: отверстие для ремешка-наручника треснуло, грозило расщепить рукоять пополам.