Поедемте, Николай Константинович будете слушать. Вспомните звуки выстрелов? Не забыли еще?
Прекрасно помню, ваше высокоблагородие, холодновато кивнул тенор, вспомнивший упрек в пролетке.
Ой, высокоблагородие Просто Владимир Алексеевич. Мир? протянул он руку.
Перемирие, улыбнулся тенор и пожал ее. А там и до мира дойдет. Что до выстрелов, такое трудно забыть. Да и память профессиональная куда же я ее дену?
Карета довезла всех троих на опушку, где уже успела разместиться молодежная компания с плетеными корзинами закусок, покрывалами и гитарой. Звучал какой-то романс в исполнении молодого и статного баритона. «Хороший голос, отметил Каменев. Но уж больно кривляется. Кто так поет о любви? Такими гримасами змей заклинают»
Оставив профессора около кареты, сыщики зачем-то направились в сторону участников пикника и через минуту возвратились вместе с миловидной юной барышней и баритоном.
Милостивый государь, так романсы не поют, не смог промолчать тенор. Дайте гитару!
Коля! крикнул на него Филимонов.
Но было уже поздно. Не обнаружив у баритона гитары, Каменев махнул рукой и без сопровождения запел серенаду Эрнесто. На всю опушку разлетелось нежнейшее «Чудесна ночь чар весенних полна» из «Дона Паскуале». Почти пасторальное звучание серенады сменилось тревожным припевом «Когда умрет твой милый пожалеешь, но жизнь вернуть мне снова ты не сумеешь». Грянуло вставное «си» и тут же затихло, магически став тихим, почти флейтовым звуком.
Николай, ты закончил? Не помешаю? снова вмешался сыщик. Прошу извинить, дамы и господа, что нарушаю ваш концерт, но вы, профессор свидетель, а вы, судари мои, понятые. Убедительная просьба некоторое время не шуметь: мы проводим следственный эксперимент. Как только мы закончим, я сообщу. И просьба не пугаться выстрелов мы стреляем в рамках эксперимента, стреляют специалисты.
Не беспокойтесь, с револьверами сами умеем обращаться, не боимся! прозвенел голосок девушки. Мне, например, подарили двуствольный дерринджер!
Она моментально вынула из ридикюля небольшой, поблескивающий хромированным стволом на солнце пистолетик с белой ручкой: вот, мол, полюбуйтесь, гражданин из полиции мы тоже с оружием знакомы.
Впрочем, даже если бы у всей компании было по пистолету, там не было бы такой коллекции, какую привезла полицейская карета. В ящике лежало 36 моделей: швейцарский «Шмидт» 1882 года, по две модели «Смит и Вессон» и «Лефоше», «Уэбли», «Энфилд», древний «Кольт Патерсон», еще 15 моделей полковника Кольта и другие, несколько менее популярные системы.
Профессор встал на дороге примерно там же, где проезжал сегодня без четверти восемь. Уваров по очереди доставал один револьвер за другим и дважды стрелял из каждого с небольшим перерывом примерно те же 67 секунд.
А из чего стреляете? бойкая курсистка подошла к ящику и один за другим начала перебирать пистолеты. Вот этот похож на «Вебли-Скотт». А можно тоже пострелять?
Мадемуазель! грозно, хотя беззлобно рявкнул Филимонов.
Что такое? спросила барышня, покрутив очередной револьвер и положив его на место.
Ничего, вмешался Уваров. Застрелитесь ненароком а нам отвечать. К тому же оружие лежит в строго определенном порядке, прошу не нарушать
Уложились быстро, в какие-нибудь десять минут: все оружие заранее подготовили к испытаниям почистили, зарядили и пронумеровали. в описи которую тоже сделали заранее.
Последний стреляем, профессор! крикнул сыщик и дважды нажал на спусковой крючок. Готово! Можете спускаться к нам.
Да что вы меня за чахлый цветок принимаете, с ноткой обиды заметила барышня. Вы про всех девушек думаете, что они только о погоде и пустяках на французском умеют говорить? А я вот умею стрелять
Мадемуазель! То, что у вас в сумочке есть пистолет, ничего не значит.
Очень даже значит, меня брат научил. Сводишь целик и мушку
Думаете, так просто? взорвался Уваров и показал на недалекую сосну. До этого дерева метров семь. Не попадете.
Посмотрим, заявила курсистка и достала дерринджер.
Тенор решил сократить путь, пройдя сквозь лесную полоску. Пройдя от дороги уже метров пятнадцать и выйдя из-за дерева, он внезапно увидел небольшой хромированный пистолет, направленный в его сторону, а через мгновение прогремел выстрел. Каменев встал столбом и схватился за грудь, посмотрел на руку: крови на белой сорочке не было. Голова работала, глаза не остекленели, горло давало чистый звук. «Значит я не убит?» подумал он.
Нужно было повернуться и бежать, но он не мог. Вдруг первый выстрел всего лишь случайно не стал для него последним? Он увидел, как черное дуло пистолета направлено на него А каково это: смотреть в этот длинный черный тоннель? Не во время чистки, а так когда напротив стоит человек и направляет тебе его в голову. Поневоле задумаешься: когда же все закончится? Лучше пальни уж, но не мучай: нельзя, невыносимо долго смотреть на ствол но и отвернуться не получается. Какой-то магнетизм, право.
Значит надо бежать бежать по синусоиде, чтобы тяжелее было прицелиться. У нее двуствольный дерринджер, осталась одна пуля, а дальше его надо перезаряжать. Это еще несколько секунд.
В мгновение проносится перед глазами вся жизнь а дальше что? О чем думать дальше, пока мучительно долго тянутся доли секунды? Мозг и так работает быстро, а уж теперь-то, в чрезвычайной ситуации, он должен тарахтеть как новенький «Даймлер». И он беззвучно тарахтит, так что очень быстро задается вопросом «А можно ли было этого избежать? Ведь все же могло быть по-другому?»
Вот она, первая мысль жестокая и глубоко трагичная, потому что в сослагательном наклонении. А мозг наш, если верить учению физиологов, не любит думать о плохом. Как знать может на этом построен весь инстинкт самосохранения?
Так вот: серые клеточки, которые, может, разлетятся через секунду, придумывают план спасения. Всего-то надо чуть-чуть поменять вопрос: «можно ли этого избежать сейчас?» Жаль, что эта мысль приходит в тот момент, когда избежать гибели почти никому не удается о таких вещах надо думать значительно раньше.
И вот теперь, когда человек еще не готов перейти в лучший из миров, а мозг уже все просчитал, он дает последнюю мысль гуманную и успокаивающую: «запомнят ли меня?» Раз уж нельзя удовлетворить инстинкт самосохранения, нужно хотя бы пожалеть гордость.
«Да, наверное запомнят ведь я Кому я вру? тем более сейчас! Жить осталось сколько? Секунду? Две? Вся память про меня набор афиш да воспоминания. Что я для будущих поколений? Исполнитель, о котором никто ничего не знает. Рубини был прав: от художников остаются полотна, скульптуры живут в веках благодаря мрамору. А что остается от певца?
Значит надо бежать или скрыться за деревом. Там двое сыщиков, целый склад оружия. Почему же они медлят? Почему не стреляют в ответ? Почему не скрутят ее? Даже навстречу не бегут! Пропал Или повернуться? Нет, если уж помирать, то хотя бы смотря в лицо убийце. Да стреляй уже, черт возьми!»
И снова все помутнело перед глазами, в голове остался только черный ствол. На заднем фоне нестираемая память дорисовала фигуру в «рациональном костюме» по новой моде специально для поездок на велосипеде и с симпатичной шляпкой «Губерт» из майского «Вестника мод».
Длинный и тонкий палец на спусковом крючке почти судорожно дернулся; в ответ грохнул второй выстрел. В глазах у профессора потемнело, из горла вылетел фальцетный стон. Он уже не искал вида крови: глаза и руки перестали подчиняться ему. Он рухнул на землю и только теперь двое сыщиков кинулись в его сторону. Бросилась к упавшему навзничь и вся компания.