Пока не умрет, прямо ответил Аид, наблюдая за происходящим с абсолютно равнодушным выражением лица.
Она не дрогнула, ничего не чувствуя, и не попросила уйти, пока Пирифой не умолк и не обмяк на своем стуле. Персефона вспомнила свой вопрос Аиду: это помогает? Она так и не получила ответа, за исключением того, что теперь богиня знала: какая-то часть ее увяла, и если она продолжит, это иссушит ее без остатка.
Глава II
Прикосновение горя
Как идет подготовка к свадьбе? поинтересовалась Лекса. Она сидела напротив Персефоны на белом стеганом одеяле с вышитыми незабудками. Это был подарок от одной из душ, Альмы. Та подошла к Персефоне со свертком в руках во время одного из ежедневных визитов богини в Асфодель.
«У меня для вас кое-что есть, миледи».
«Альма, тебе правда не стоило»
«Это подарок, но не для вас, а от вас, быстро перебила богиню та, качнув серебряными кудрями, обрамлявшими ее розовощекое лицо. Я знаю, что вы горюете по подруге. Так что передайте ей это».
Персефона приняла сверток, и, когда она поняла, что это стеганое одеяло, с любовью расшитое маленькими голубыми цветочками, на глазах у нее выступили слезы.
«Не знаю, нужно ли мне говорить вам, что означают незабудки, продолжила Альма. Искренняя любовь, верность, воспоминания. Со временем ваша подруга снова вас узнает».
В тот вечер, вернувшись во дворец, Персефона расплакалась, прижимая к груди это одеяло. На следующий день она подарила его Лексе.
«О, оно прекрасно, миледи», сказала та, взяв в руки сверток, словно крошечное дитя.
Персефона напряглась, услышав свой титул. Она нахмурила брови и смущенно произнесла:
«Миледи?»
Лекса никогда прежде не использовала титул Персефоны. Их взгляды встретились, и Лекса замешкалась, покраснев.
«Танатос сказал, это твой титул», объяснила она.
Персефона признавала, что титулами нужно пользоваться, но уж точно не в кругу друзей.
«Зови меня Персефоной».
Лекса широко распахнула глаза:
«Прости. Я не хотела тебя обидеть».
«Ты и не обидела».
Как бы убедительно ни пыталась говорить Персефона, ей не удалось придать своему голосу достаточно уверенности. По правде говоря, услышать, как Лекса называет ее «миледи», было еще одним напоминанием, что она уже не та, что прежде. И как бы Персефона ни уговаривала себя быть терпеливой по отношению к Лексе, это было сложно. Лекса выглядела все той же, говорила все так же, она даже смеялась, как раньше. Вот только ее личность была другой.
«Кроме того, если уж пользоваться титулами, то ты должна называть Танатоса милордом».
И снова Лекса смутилась. Она отвела взгляд и, покраснев, ответила:
«Он сказал что мне не нужно».
Персефоне этот разговор показался весьма странным, и она почувствовала себя еще более далекой от Лексы.
Персефона! позвала ее Лекса.
Мм? Это отвлекло богиню от ее мыслей. Она снова перевела взгляд на Лексу, посмотрев ей в глаза ярко-голубые и прекрасные. Лицо подруги здесь, в Элизии, казалось бледнее, будучи обрамленным густыми темными локонами. На ней были белые одежды, подвязанные на талии. Персефона не помнила, чтобы она когда-нибудь надевала одежду этого цвета, когда они вместе жили в верхнем мире.
Подготовка к свадьбе как она идет? снова спросила Лекса.
О, Персефона поморщилась и призналась: Я даже не начинала.
Это было правдой лишь наполовину. Она не начала подготовку, а вот Геката с Юри уже начали. Честно говоря, ей было больно думать о подготовке к свадьбе без Лексы. Если бы та была жива, то уже прочесывала бы интернет в поисках цветовых палитр, платьев и банкетных залов. Она составила бы план, списки и познакомила бы Персефону с традициями, о которых той не потрудилась рассказать ее мать. Вместо этого Лекса сейчас сидела напротив Персефоны тихая, покорная, не помнящая об их дружбе. Даже если Персефона захотела бы включить ее в планы Юри и Гекаты, она бы не смогла душам не позволялось покидать Элизий, пока Танатос не увидит, что они готовы к переезду в Асфодель.
«Может, мы могли бы включить ее в подготовку», предложила Персефона.
Танатос покачал головой.
«Ваши визиты и так ее утомляют. С бóльшим ей пока не справиться».
Он также попытался ослабить ее сопротивление своей магией. У бога смерти была способность успокаивать других одним своим присутствием, приносить покой тем, кто горевал, и облегчать волнение. Тем не менее на Персефону это иногда производило обратный эффект. Она считала его влияние на ее эмоции насилием, даже когда он делал это из лучших побуждений. После смерти Лексы Танатос использовал свою магию в попытке облегчить ее страдания, но она велела ему прекратить. Даже зная, что он делал это с добрыми намерениями, она хотела все чувствовать, даже если это причиняло боль.
Ей казалось неправильным быть избавленной от боли, когда она причинила столько страданий самой Лексе.
Ты как будто совсем не рада, заметила Лекса.
Я рада стать женой Аида, объяснила богиня. Просто я никогда не представляла, как выхожу замуж. Я даже не знаю, с чего начать.
Деметра ее к этому не готовила как и ко всему остальному. Богиня плодородия надеялась обхитрить мойр, спрятав дочь от мира от Аида. Когда Персефона умоляла мать позволить ей покинуть оранжерею, выйти в мир в обличье смертной, она мечтала лишь получить степень, начать успешную карьеру и как можно дольше наслаждаться своей свободой.
Любовь никогда не была частью той мечты, не говоря уже о свадьбе.
Хмм, произнесла Лекса, опершись на отставленные назад руки и запрокинув голову назад, лицом к неясному небу, словно загорая. Тебе нужно начать с того, что больше всего приводит тебя в восторг.
Это было именно то, что посоветовала бы ей прежняя Лекса.
Но больше всего Персефону приводил в восторг сам тот факт, что она станет женой Аида. Когда она размышляла об их будущем, ее грудь наполнялась воздухом, тело пронизывало электричество, а душа оживала.
Я об этом подумаю, пообещала Персефона, поднимаясь. Раз уж речь зашла о свадьбе, ей пора было возвращаться во дворец, чтобы приступить к подготовке. Хотя я уверена, что у Гекаты с Юри будут свои мысли по этому поводу.
Может, и будут, ответила Лекса, и несколько секунд Персефона не могла отвести от нее взгляда. На нее смотрела прежняя Лекса, задумчиво и искренне добавившая: Но свадьба-то твоя.
* * *
Персефона покинула Элизий.
Ей пришлось перенестись в Асфодель. Богиня уже опаздывала, но, когда она оставила Лексу, слезы застилали ее глаза. Она остановилась, закрыв лицо ладонями. Все ее тело ныло, в груди словно образовалась пустота, а легкие объяло пламенем. Ей было хорошо знакомо это чувство оно терзало ее со дня смерти Лексы. Оно накатывало, непрошеное, словно кошмары, преследовавшие ее во сне, когда она ожидала и даже когда не ожидала, цепляясь к смеху и запахам, песням и словам, местам и фотографиям. Оно разрывало ее на куски.
И ее тяготила не только грусть, но и гнев. Гнев, что Лекса вообще пострадала, что, несмотря на богов несмотря на ее собственную божественность, не было способа побороть судьбу. Потому что Персефона попыталась сделать это и потерпела неудачу.
У нее внутри сжался узел, отравляющий богиню чувством вины. Если бы она знала, что их ждет, то никогда бы не согласилась на сделку с Аполлоном. Когда Лекса лежала без сознания, подключенная к аппарату искусственной вентиляции легких, Персефона впервые начала понимать, каково это бояться кого-то потерять. По правде говоря, она была до ужаса напугана и сделала все возможное, желая предотвратить то, что оказалось в конечном счете неизбежно. Ее решения навредили Лексе так, что исцелить ее теперь могло лишь время и вода из Леты.
Хотя память подруги была безвозвратно утеряна, Персефона все еще надеялась, что прежняя Лекса когда-нибудь вернется. Теперь она знала правду горе значило никогда не вернуться назад, никогда не собрать кусочки. Оно значило, что человек, которым Лекса стала после своей смерти, останется таким же до своей следующей смерти.