Иван Сергеевич Шмелев
Богомолье. Старый Валаам
Повести
* * *
© ООО «Издательство АСТ», 2022
Богомолье
Священной памяти короля Югославии Александра I благоговейно посвящает.
Автор
О вы, напоминающие о Господе, не умолкайте!
Исайи, гл. 62, cm. 6
Царский золотой
Петровки, самый разгар работ, и отец целый день на стройках. Приказчик Василь Василич и не ночует дома, а все в артелях. Горкин свое уже отслужил «на покое», и его тревожат только в особых случаях, когда требуется свой глаз. Работы у нас большие, с какой-то «неустойкой»: не кончишь к сроку можно и прогореть. Спрашиваю у Горкина: «Это что же такое прогореть?»
А вот скинут последнюю рубаху вот те и прогорел! Как прогорают-то очень просто.
А с народом совсем беда: к покосу бегут домой, в деревню, и самые-то золотые руки. Отец страшно озабочен, спешит-спешит, летний его пиджак весь мокрый, пошли жары, Кавказка все ноги отмотала по постройкам, с утра до вечера не расседлана. Слышишь отец кричит:
Полуторное плати, только попридержи народ! Вот бедовый народишка рядились, черти, обещались не уходить к покосу, а у нас неустойки тысячные Да не в деньгах дело, а себя уроним. Вбей ты им, дуракам, в башку втрое ведь у меня получат, чем со своих покосов!
Вбивал-с, всю глотку оборвал с ними разводит беспомощно руками Василь Василич, заметно похудевший, ничего с ими не поделаешь, со спокон веку так. И сами понимают, а гулянки им будто, травкой побаловаться. Как к покосу уж тут никакими калачами не удержать, бегут. Воротятся приналягут, а покуда сбродных попринаймем. Как можно-с, к сроку должны поспеть, будь-покойны-с, уж догляжу. То же говорит и Горкин а он все знает: покос дело душевное, нельзя иначе, со спокон веку так; на травке поотдохнут нагонят.
Ранним утром, солнце чуть над сараями, а у крыльца уже шарабан. Отец сбегает по лестнице, жуя на ходу калачик, прыгает на подножку, а тут и Горкин, чего-то ему надо.
Что тебе еще?.. спрашивает отец тревожно, раздраженно, какой еще незалад?
Да все, слава богу, ничего. А вот, хочу вот к Сергию Преподобному сходить помолиться, по обещанию взад-назад.
Отец бьет вожжой Чалого и дергает на себя. Чалый взбрыкивает и крепко сечет по камню.
Ты еще с пустяками! Так вот тебе в самую горячку и приспичило? помрешь до Успенья погодишь?..
Отец замахивается вожжой вот-вот укатит.
Это не пустяки, к Преподобному сходить помолиться говорит Горкин с укоризной, выпрастывая запутавшийся в вожже хвост Чалому. Теплую бы пору захватить. А с Успенья ночи холодные пойдут, дожжи уж нескладно итить-то будет. Сколько вот годов все сбираюсь
А я тебя держу? Поезжай по машине, в два дня управишься. Сам понимаешь, время горячее, самые дела, а как я тут без тебя? Да еще, не дай бог, Косой запьянствует?..
Господь милостив, не запьянствует он к зиме больше прошибается. А всех делов, Сергей Иваныч, не переделаешь. И годы мои такие, и
А, помирать собрался?
Помирать не помирать, это уж Божья воля, а как говорится, делов-то пуды, а она туды!
Как? кто?.. Куды туды?.. спрашивает с раздражением отец, замахиваясь вожжой.
Известно кто. Она ждать не станет дела ли, не дела ли, а все покончит.
Отец смотрит на Горкина, на распахнутые ворота, которые придерживает дворник, прикусывает усы.
Чу-дак говорит он негромко, будто на Чалого, машет рукой чему-то и выезжает шагом на улицу.
Горкин идет расстроенный, кричит на меня в сердцах: «Тебе говорю, отстань ты от меня, ради Христа!» Но я не могу отстать. Он идет под навес, где работают столяры, отшвыривает ногой стружки и чурбачки и опять кричит на меня: «Ну, чего ты пристал?..» Кричит и на столяров чего-то и уходит к себе в каморку. Я бегу в тупичок к забору, где у него окошко, сажусь снаружи на облицовку и спрашиваю все то же: возьмет ли меня с собой. Он разбирается в сундучке, под крышкой которого наклеена картинка «Троице-Сергиева Лавра», лопнувшая по щелкам и полинявшая. Разбирается и ворчит:
Не-эт, меня не удержите к Серги-Троице я уйду, к Преподобному уйду. Все я да я и без меня управитесь. И Ондрюшка меня заступит, и Степан справится по филенкам-тο приглядеть, велико дело! А по подрядам сновать прошла моя пора. Косой не запьянствует, нечего бояться коли дал мне слово-зарок из уважения соблюдет. Как раз самая пора, теплынь, народу теперь по всем дорогам Не-эт, меня не удержите.
А меня-то обещался ты, а?.. спрашиваю я его и чувствую горько-горько, что меня-то уж ни за что не пустят. А меня-то, пустят меня с тобой, а?..
Он даже и не глядит на меня, все разбирается.
Пустят тебя, не пустят это не мое дело, а я все равно уйду. Не-эт, не удержите всех, брат, делов не переделаешь, не-эт им и конца не будет. Пять годов, как Мартына схоронили, все сбираюсь, сбираюсь Царица Небесная как меня сохранила, показывает Горкин на темную иконку, которую я знаю, я к Иверской сорок раз сходить пообещался, и то не доходил, осьмнадцать ходов за мной. И Преподобному тогда пообещался. Меня тогда и Мартын просил-помирал, на Пасхе как раз пять годов вышло вот: «Помолись за меня, Миша сходи к Преподобному». Сам так и не собрался, помер. А тоже обещался, за грех
А за какой грех, скажи упрашиваю я Горкина, но он не слушает.
Он вынимает из сундучка рубаху, полотенце, холщовые портянки, большой привязной мешок, заплечный.
Это вот возьму и это возьму две сменки, да И еще рубаху, расхожую, и причащальную возьму, а ту на дорогу, про запас. А тут, значит, у меня сухарики пошумливает он мешочком, как сахарком, с чайком попить пососать, дорога-то дальная. Тут, стало быть, у меня чай-сахар сует он в мешок коробку из-под икры с выдавленной на крышке рыбкой, а лимончик уж на ходу прихвачу, да ножичек, поминанье сует он книжечку с вытесненным на ней золотым крестиком, которую я тоже знаю, с раскрашенными картинками, как исходит душа из тела и как она ходит по мытарствам, а за ней светлый Ангел, а внизу, в красных языках пламени, зеленые нечистые духи с вилами, а это вот, за кого просвирки вынуть, леестрик все по череду надо. А это Сане Юрцову вареньица баночку снесу, в квасной послушание теперь несет, у Преподобного, в монахи готовится от Москвы, скажу, поклончик-гостинчик. Бараночек возьму на дорожку
У меня душа разрывается, а он говорит и говорит и все укладывает в мешок. Что бы ему сказать такое?..
Горкин а как тебя Царица Небесная сохранила, скажи?.. спрашиваю я сквозь слезы, хотя все знаю.
Он поднимает голову и говорит нестрого:
Хлюпаешь-тο чего? Ну, сохранила я тебе не раз сказывал. На вот, утрись полотенчиком дешевые у тебя слезы. Ну, ломали мы дом на Пресне ну, нашел я на чердаке старую иконку, ту вон Ну, сошел я с чердака, стою на втором ярусу дай, думаю, пооботру-погляжу, какая Царица Небесная, лика-тο не видать. Только покрестился, локотком потереть хотел ка-ак загремит все ни-чего уж не помню, взвило меня в пыль!.. Очнулся в самом низу, в бревнах, в досках, все покорежено а над самой над головой у меня здоровенная балка застряла! В плюшку бы меня прямо!.. вот какая. А робята наши, значит, кличут меня, слышу: «Панкратыч, жив ли?» А на руке у меня Царица Небесная! Как держал, так и чисто на крылах опустило. И не оцарапало нигде, ни царапинки, ни синячка вот ты чего подумай! А это стену неладно покачнули балки из гнезд-тο и вышли, концы-то у них сгнили как ухнут, так все и проломили, накаты все. Два яруса летел, с хламом вот ты чего подумай!
Эту иконку я знаю Горкин хочет положить с собой в гроб, душе чтобы во спасение. И все я знаю в его каморке: и картинку Страшного суда на стенке, с геенной огненной, и «Хождения по мытарствам преподобной Феодоры», и найденный где-то на работах, на сгнившем гробе, медный, литой, очень старинный крест с «адамовой главой», страшной и пасочницу Мартына-плотника, вырезанную одним топориком. Над деревянной кроватью, с подпалинами от свечки, как жгли клопов, стоят на полочке, к образам, совсем уже серые от пыли, просвирки из Иерусалима-града и с Афона, принесенные ему добрыми людьми, и пузыречки с напетым маслицем, с вылитыми на них угодничками. Недавно Горкин мне мазал зуб, и стало гораздо легче.