Временами мне начинало казаться, что я умираю от дефицита прикосновений. Если общения мне хватало, несмотря на всю занятость и мою, и подруг, хвала мессенджерам, то с физическим контактом все было откровенно плохо, но
Я долго не замечала этого недостатка. Все-таки в годы школы и университета я, пусть и на несколько секунд, пять в раз неделю обнималась с подружками и друзьями, контактировала с парнями и даже с некоторыми встречалась, а потом Потом началась взрослая жизнь, в которой внезапно я могла месяцами не чувствовать на своем теле прикосновений и не прикасаться сама (конечно, если не считать за физический контакт час-пиковую давку в метро).
Собственно, поэтому в двадцать девять лет мне в голову не пришло идеи лучше, чем найти себе мужа, не ожидая романтических чувств ни с его, ни со своей стороны. Этакий брак по расчету варианта эконом. Вместо формулы «деньги к деньгам» будет «одиночество к одиночеству».
Историями о подобных союзах на самом деле никого не удивишь. Я сама знала как минимум две пары, заключивших брак на основе общих интересов, целей и желаний. Их примеры и вдохновили меня на попытку действием преодолеть свою навечно бесперспективную проблему.
Они были счастливы. По их словам, они теперь любили друг друга, но Я всегда думала, что однажды найду своего человека, а чужого в любом случае не сумею впустить в свою жизнь, ибо непосильная это задача для интроверта, особенно с моим характером.
Да и не чувствовала я ужасов одиночества до поры. Напротив, мне нравилось жить одной. Может быть, потому что я еще не верила, что иных опций мне мироздание не предоставит, обрекая на вечное уединение.
Страшное, однако, слово. Вечность. Пугающее до ужаса.
Стоит ему прозвучать, как что-то изнутри сдавливает грудь, мешая полноценно дышать, и человек мигом загорается отчаянным желанием убедиться: перемены возможны и собственная участь не обречена на статику.
Никак иначе объяснить череду своих решений почти годичной давности я не могу. С трудом верится, что во мне нашлось достаточно упорства на преодоление своей же интровертной натуры: я не очень-то жаловала запланированные знакомства и отношения.
Обычно в общении любое планирование и принуждение меня угнетало. Оттого я никогда не понимала кайфа в бесконечных свиданиях с разными парнями ради развлечения и в студенческие годы посматривала на своих одногруппниц с недоумением: не жаль им своего времени и сил? Потому же я не любила чересчур людных вечеринок, где приходилось болтать со всеми подряд, и в целом старательно избегала любых энергозатратных мероприятий.
Наверное, окажись я более социально активной, моя личная жизнь сложилась бы удачнее. Не было бы сейчас нужды, стоя перед зеркалом, беззвучно плакать от тоскливой боли в области сердца, постепенно заполняющей каждую клеточку тела.
Лучше бы я ничего не меняла. Не любить, по крайней мере, было совсем не больно.
Пара минут глубоких и размеренных вдохов и выдохов и долгое умывание холодной водой превращают заплаканное нечто из зеркального отражения в пышущую румянцем женщину, и я облегченно, пусть еще и немного надрывно, вздыхаю: повезло, что рыдать от души до опухших глаз, носа и губ, я давно не умею. Мой максимум беззвучные слезы, да и то хватает меня обычно не больше, чем на четверть часа. Впрочем, за последние месяцы ситуация точно изменилась к худшему, и моя нервная система без особых затруднений откатилась до настроек этак двадцатипятилетней давности. Истерики, пусть пока и молчаливые, мне уже не чужды.
Еще с минуту простояв в прострации перед зеркалом, я наконец выхожу из ванной, оставшись замотанной в белое пушистое полотенце. Уже в гостиной слышно, как чем-то гремит на кухне Антон и гудит микроволновая печь. На экране телевизора сменяют друг друга пейзажные кадры «Дюнкерка» Кристофера Нолана, из саунд-бара льется знакомая тревожно-грозная музыка, и, увлеченная любимым фильмом, я завороженно замираю.
Однако желание насладиться шедевральным, на мой взгляд, кинематографическим гимном гуманизму все же слабее желания скорее попасть в общество Антона. Поправив начинающее сползать с груди полотенце, я все-таки отрываюсь от экрана и ступаю с короткошерстного ковра на гладкий паркет.
За спиной остается дверь спальни, куда мне стоило бы зайти и сменить свой махровый наряд на настоящую одежду. Естественно, мое решение продиктовано не тайной любовью к нестандартным образам. К тому же дома очень даже прохладно, и разумная я предпочла бы уютный и теплый домашний костюм, но я влюбленная и потерявшая голову выбираю продефилировать перед мужем в полуголом виде, словно за прошедший год он не насмотрелся на мое ничуть не модельное тело. Впрочем, сомнений в том, что Антон захочет секса, почти нет: с его либидо несколько командировочных дней целая вечность.
Может, я и была не столь темпераментна до нашей с ним встречи (а скорее отказывала одной потребности в пользу другой), однако теперь страсти во мне столько, что страшно. Я боюсь, что, замешанная на любви, она в конце концов испепелит мою слабую оболочку, когда Антона уже не будет рядом.
Не то чтобы сейчас меня не жгло беспощадным пламенем до самого сердца. Ситуация в любом случае проигрышная.
Оказавшись на кухне, я уже едва ощутимо подрагиваю от холода, словно и не стояла с десяток минут под горячим душем, и корю себя за никому не нужный выпендреж до тех пор, пока к столу с двумя тарелками в руках не оборачивается Антон. Меня он замечает сразу:
Ты прямо вовремя. Закончила?
Да, кивнув, я делаю несколько шагов вперед под довольно заинтересованным взглядом, кожей чувствуя, как Антон рассматривает меня с головы до ног.
На стул я усаживаюсь медленно, заодно позволяя краю полотенца подняться выше и откровеннее оголить бедро. Соблазнительница из меня неважная, но и небезнадежная. От раздавшегося рядом короткого тяжелого вдоха по телу ласково рассыпаются мурашки и чуть-чуть подскакивает пульс. Мне снова тепло, и томительно, и волнительно-хорошо.
Я разогрел ужин, говорит Антон, кашлянув. Хочешь, вино откроем?
Давай. Мне и, правда, не помешает порция алкоголя и последующая за ней расслабленность. Я слишком зажата и напряжена.
Супер. Антон ставит на стол наши тарелки с приготовленным мной вчерашним вечером ризотто и возвращается к гарнитуру за вином и штопором. Белое?
Угу. Мое внимание сейчас целиком и полностью захвачено мужем.
Он, в отличие от одной неразумной дурочки, променял полотенце на спортивные брюки и свободную майку, но едва ли стал выглядеть менее привлекательно. Напротив, у меня глаза разбегаются, не зная, чем наслаждаться в первую очередь: широкой линией плеч, рельефом рук или упругими, на зависть Крису Эвансу, ягодицами.
Жаль, что любоваться собственным мужем я могу только со спины. Мне безумно хочется рассмотреть каждую черточку его лица, изучить радужку голубых глаз до мельчайших крапинок, запомнить контур длинного с чуть выраженной горбинкой носа и тонких, любимых губ, но Антон никогда не понял бы подобной сентиментальщины.
И от досады и сожаления мгновенно хочется плакать. Потому что у меня не останется ничего. Даже достаточно надежных и полных многочисленными деталями воспоминаний.
Ничего.
Если подумать, то, может быть, это и хорошо. Я ведь еще мечтаю исцелиться. Вернуться однажды к прежней, безболезненной, пусть и пресной, жизни, в которой вновь обрету себя от и до.
Столь необходимое мне сейчас вино поспевает вовремя. Спрятав от Антона глаза, я принимаю бокал из его рук и, едва муж отступает к противоположному краю стола, делаю огромный глоток. Пустой желудок обдает жидкой прохладой, а меня капельку отпускает напряжение.