И в аду есть герои - Панов Вадим

ПРОЛОГ

Москва, ВНИИПВВЧ при АН СССР, 1989 год.

– И сколько раз он уже сделал это? – зачарованно спросил Монастырев.

– Не считал, – честно признался ассистент, – точнее, сбился. Но он не слезает с турника тридцать минут.

– Невероятно.

Они сидели за столом перед огромным, во всю стену окном, открывающим вид на большой зал. Штанги, тренажеры, внушительных размеров гантели, гири – в зале было собрано “железо”, которому позавидовал бы любой спортивный клуб, а в центре возвышался турник, на котором сноровисто подтягивался среднего роста, голый по пояс мужчина, щедро расписанный синими уголовными татуировками. Его телосложение никак не соответствовало понятию “атлет”.

– Показатели? – словно подопытный мог услышать через плотное стекло, тихо поинтересовался Монастырев.

Датчики были закреплены прямо на теле уголовника, и тонкие провода шли на расставленные в зале многочисленные приборы. Ассистент бросил взгляд на самописцы:

– Он едва начал уставать.

– Невероятно, – повторил Монастырев. – Когда был сделан последний укол “ратника”?

– В субботу.

– Два дня назад! И эффект наблюдается до сих пор!

– Это прорыв, Геннадий Прокопьевич, – ассистент восхищенно посмотрел на Монастырева. – Это гениальное достижение! Это...

– Это только начало, – прошептал Монастырев, – это только начало.

Уголовник продолжал подтягиваться с равномерной неторопливостью механического поршня. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх... Его лицо, невидимое наблюдателям, было угрюмо, а по низкому лбу медленно стекала первая струйка пота.

– Ну, и на какой стадии разработок мы сейчас находимся, любезнейший Геннадий Прокопьевич? – Горелик, толстый, рано облысевший заведующий лабораторией, вальяжно развалился в кресле, неподвижно уставившись на подчиненного круглыми навыкате глазами.

– Я... то есть мы сейчас как раз проходим третий этап испытаний, – сбивчиво сообщил Монастырев. – Подопытные, как вы, Савелий Исаакович, знаете, принимают препарат в течение трех недель, и утвержденный план-график предполагает...

– Знаю, знаю, – зевнул Горелик. – Третий этап включает шесть недель непрерывного приема препарата и еще шесть недель последующих наблюдений.

– Да, – облегченно выдохнул Монастырев. Невысокий, хрупкий, с невыразительным лицом, главным украшением которого были, несмотря на возраст, юношеские прыщи, Геннадий Прокопьевич производил впечатление задерганного клерка, непрерывно ожидающего очередной головомойки “на ковре”. За что? Да ни за что, просто потому что подвернулся. Каждый вызов к начальству был для Монастырева психологическим шоком, и Савелий Исаакович прекрасно об этом знал. Скромный в быту, замкнутый, одинокий Монастырев не интересовался ничем, кроме науки, и вполне мог стать светилом, если бы не врожденная неуверенность в общении с людьми. Геннадий Прокопьевич панически боялся публичных выступлений, был патологически не способен на словах доказать свою точку зрения, не обладал той долей здоровой наглости, которая необходима для продвижения любых, даже самых замечательных идей. Именно поэтому, при всем своем таланте, Монастырев до сих пор служил доцентом на мелкой должности заведующего сектором лаборатории в закрытом НИИ, обслуживающем интересы имперской армии.

– Проект “Ратник”, – с хорошо отрепетированной “научной” задумчивостью произнес Горелик. – Каковы последние результаты?

Завлаб только вернулся с симпозиума в Варне, был весел, загорел и жаждал досконально разобраться в поднадзорном учреждении, “окунуться”, так сказать, в научные изыскания.