Периодически она пихала отца локтем в бок:
– Па! Смешно же!
Гумилев вымученно улыбался и тихо говорил дочери:
– Марусь, я, наверное, старый для этого и этих шуток не понимаю. Это же для детей…
На что Маруся, хитро улыбаясь, заявила:
– Да знаю я, что для детей! Я этот номер видела, когда мне еще три года было! Мы еще тогда в цирк с мамой ходили… – и осеклась, помрачнела, закусила губу.
Гумилев расстроился – называется, привел ребенка в цирк порадоваться. Почему ж всегда все наперекосяк?! Но пока думал, что сказать и не уйти ли вообще, Маруся оживилась и снова хохотала над тем, как потешная болонка отбирала у бутафора кольца и еще какие то причиндалы, которые он раскладывал на арене для следующего номера. Гумилев облегченно вздохнул и мысленно пообещал сделать дочери какой нибудь подарок, какой только попросит. Тем более что вскоре им предстояло расстаться, и кто знает – надолго ли…
Сам Гумилев цирк никогда не любил: животные казались ему уставшими и измученными, шутки – несмешными, выступления гимнастов и разных там фокусников – неинтересными. Но Маруся все это любила, и Гумилев старался по возможности ходить с ней.
– Ты чего такой задумчивый, папа? – заботливо спросила Маруся, пока сцену готовили к выступлению эквилибристов.
– Работы много, милая. Скоро полетим в Америку, нужно серьезно подготовиться.
– Это туда, где все люди болеют?
– Да. Мы хотим им помочь. Придумаем лекарство, ну и еще кое что надо там сделать. Опередить злых людей, пока они не совершили очень плохой поступок.
«Что я делаю?! – подумал Гумилев мимолетно. – Рассказываю восьмилетней девочке о секретном проекте».
– Папа! Ты прямо со мной как с маленькой разговариваешь – «злые люди»! Кто они? Бандиты? Или преступники?
– Не знаю, Марусь. Честно не знаю – бандиты они, преступники или вообще непонятно кто такие… Давай не будем об этом. Считай, я ничего не говорил, ладно?
Маруся нахмурилась:
– Нет, папочка, не ладно. Я буду волноваться. А если эти «злые» будут в вас стрелять? Между прочим, в кино злые всегда стреляют, – сказала Маруся. Она действительно смотрела очень много фильмов, старых и современных. Ева в свое время пыталась это ограничивать, но потом… Потом Гумилев решил, что умный ребенок сам разберется, что ему смотреть, а что – нет. Разумеется, всякую заведомую эротику с порнографией он отсек, зато исторические фильмы, боевики, фантастику и даже разный там артхаус разрешал.
– Если злые будут в нас стрелять, мы будем стрелять в них, – ответил Гумилев. – К сожалению, жизнь – такая штука, что иногда приходится стрелять.
– Ух ты! А можно мне с тобой полететь в Америку?
Гумилев улыбнулся.
– Нет, Марусь, никак нельзя. Во первых, туда летят только взрослые, которые будут заниматься определенной работой. Кто то – вирусы исследовать, кто то – придумывать лекарство, кто то – наблюдать за экологией, готовить еду, ремонтировать технику. Во вторых…
– Я тоже умею готовить еду! – возмутилась Маруся. – Я позавчера борщ варила!
Результатом приготовления борща стали до потолка загаженная кухня и примерно поллитра неаппетитной на вид густой бурды, которую Гумилеву пришлось съесть, рассыпаясь в благодарностях. Справедливости ради следовало сказать, что бурда оказалась неожиданно вкусной, хотя и на редкость неприглядной.
– Ты же не все умеешь готовить. А вдруг кто то борщ не захочет, а захочет гречневую кашу?
– Нет, кашу я не умею, – подумав, сказала Маруся. – И стрелять я тоже пока еще не умею.
– Вот видишь!
– Ладно, тогда обещай мне, что ты будешь там себя хорошо вести, поможешь, кому надо, и прилетишь обратно.