Ага, конечно.
И что же сообщил этот капеллан? Билл.
Что избавление в прощении. Что мне станет лучше, если я смогу отпустить обиду. Что я сама себе причиняю боль.
Господи Иисусе.
Не богохульствуй.
Не сомневаюсь, что эти двое мама и капеллан нашли общий язык.
Надеюсь, ты сказала ему, куда засунуть свою проповедь о прощении.
Я не ответила, но письмо сохранила. Это мне уже известно, письмо она держит в коробке с фотографиями. Если хочешь, прочитай.
Спасибо, обойдусь.
Вот бы все обошлось и мне полегчало
Ее печаль отдается во мне ответной волной эмоций. Вот бы обнять ее, заверить, что все будет хорошо. Слишком поздно.
Когда думаю о времени с Мэтти, то уже не знаю, что из этого правда, а что мои детские фантазии.
Какая разница?
Для меня большая.
Повисшее молчание таит столько невысказанного! Стольким хочется с ней поделиться Как много всего не стоит и говорить Обычно я ограничиваюсь мысленными разговорами.
Его последней жертве было всего восемь лет. Как мне, когда мы с ним только познакомились. А ее сестре двенадцать, как мне, когда его посадили.
Мы не знаем наверняка, кто ее убил.
У присяжных сомнений не возникло.
Мама вздыхает и прикладывается к напитку. Я представляю, что в руках у нее джин. Пока шел суд, джин по утрам вошел в привычку. И к обеду ей уже было все равно, что пить, лишь бы не трезветь.
Ты никогда не думаешь: что, если все это ошибка? спрашивает мама.
Нет.
Неправда. Конечно, я задумываюсь. Как иначе?
Что сделал он, что, по его словам, сделали они, все это преследует меня так давно, что я уже забыла, каково это не задыхаться, не заставлять себя делать вдохи и выдохи.
Даже сейчас где-то в душе я надеюсь, что однажды проснусь и все окажется дурным сном. Что имя моего героя очищено. Что он не убил всех тех женщин, не расправился с девочкой, которая даже во сне не расставалась с плюшевым медвежонком.
Я ежедневно следила за судебным процессом по газетным заметкам, и потом читала и смотрела все, что касалось его дела. Видела снимки, изучала полицейские отчеты. Но пока он отрицает свою вину, всегда остаются сомнения. Вдруг они обвинили невиновного? Вдруг совершили ужасную ошибку? Было ли мое детство пропитано обманом? Или я сама себя обманула?
Знаешь, он мне писал после суда. Любовное послание. Излил душу. Умолял верить ему, верить в то, что было между нами. Писал, что начал познавать свою духовность. Начал медитировать. Там, в тюрьме, участвовал в благотворительности. Даже консультировал заключенных, страдающих депрессией.
А ты и рада подачке. Клюнула. С твоей подсказки Мэтти начал с чистого листа. Поклялся в вечной любви.
Билл сказал, что Мэтти дал ему прочитать письмо, хотел подобрать верные слова.
Зачем морочить голову одному, если можно запудрить мозги двоим?
Что-то в ее голосе поменялось, словно из шарика выпустили воздух.
Я так ему и не ответила. Должно быть, это его очень расстроило.
И поделом. Прозвучало жестко. Залакированная труха. Показуха. Только тронь, я рассыплюсь.
Так ты поедешь? снова спрашивает мама. Навестишь его?
Я долго не отвечаю. Она ждет, потягивая свой напиток. А я так крепко впиваюсь в свежий порез на запястье, что выступает кровь.
Мне страшно, наконец признаюсь я.
Знаю, отвечает мама шепотом.
Откуда ей знать? Она же не понимает, что я натворила.
Из блога «Досье реальных преступлений»
Почему серийные убийцы после оглашения приговора так часто обращаются в прессу? Хотят покрасоваться? Сказать последнее слово? Накормить ненасытное эго?
Заявление Мэтти Мелгрена до жути напоминает речь Кена Бенито, известного как «Душитель из Сан-Франциско», арестованного спустя десять лет после того, как Мелгрена отправили за решетку.
Эта схожесть дала почву для обсуждения, не были ли преступления Бенито вдохновлены зверствами Мелгрена. Всем известно, что последний душил своих жертв их собственным нижним бельем, завязывая импровизированную удавку бантом.
Если все так, то Бенито не единственный, кто увидел в Мелгрене героя. Поклонники пишут ему, шлют деньги и интимные снимки некоторых дамочек страшные убийства не отталкивают, а заводят.
Вот какое заявление зачитал от имени Мэтти его адвокат:
Сегодня произошла ужасная несправедливость. Я невиновен в этих убийствах, потрясших мир и заставивших женщин бояться выходить в одиночку.
Если кто и виновен в свершившемся, то это полиция, сфабриковавшая против меня дело, не гнушаясь подлогом и ложными свидетельствами. Ничего не доказано, тем более моя вина.
Этот приговор должен был прозвучать для другого человека. Я всей душой надеюсь, что его скоро найдут и призовут к ответу, не только ради меня, но и ради семей его жертв. Они имеют право знать, что на самом деле случилось с их близкими.
И я тоже имею право.
Чем бы ни было продиктовано заявление Мелгрена, многие до сих пор недоумевают, был ли он честен. И правда ли, что маньяк все еще на свободе.
Глава 3
Мне было шесть лет, когда мы с мамой переехали из Ньютона спального района на окраине Бостона в штате Массачусетс в Лондон. С моим отцом она познакомилась, едва поступив в колледж. В том же году они поженились, вскоре мама родила меня. Ее отчислили, а бывшие однокурсники перешли на третий курс.
Когда отец ушел, мне не исполнилось и двух. Бабушка с дедушкой, сверхщепетильные католики, этому не обрадовались:
Что ты наделала, Амелия-Роуз? Он просто исчез?
Ни они, ни их соседи не могли одобрить развод. В нашем маленьком городе на каждом углу стояло по церкви. И куда бы ты ни шел, всюду встречал знакомых. Все друг друга знали.
С чего бы ему уходить? в сотый раз спрашивала бабушка, когда они с мамой в четыре руки мыли и расставляли посуду. Бабушка ополаскивала тарелки в мыльной воде, а мама вытирала насухо. Никто просто так не уходит от жены и ребенка.
А он ушел.
Дедушка оторвался от газеты, сложил ее и оставил на журнальном столике. На сгибе крупным шрифтом начало заголовка: «Тело женщины найдено в Чарльз».
Милая, твоя мать просто пытается разобраться.
Дедушка приехал в Штаты совсем мальчишкой. С годами он растерял былую шевелюру, но мягкий дублинский акцент никуда не делся. Бабушка говорила, что сначала влюбилась в этот говор, а потом уже в деда. Именно в таком порядке. Меня бы он привлек своей добротой, но ирландские нотки и правда звучали красиво, особенно когда он пел.
По словам мамы, отец тоже говорил с акцентом.
Я этого не помню.
Где ж тебе помнить
Я не слышала его голос уже целую вечность.
Мама повесила кухонное полотенце и заправила волосы за уши.
Иди-ка сюда, Софи. Давай посмотрим картинки?
Я села поближе, положила голову ей на плечо, а она принялась читать. В ее исполнении Джон Арбакл говорил каким-то недостаточно мужским голосом, а вот Гарфилд[2] удавался ей замечательно.
Бабушка неодобрительно цокнула языком:
Я пытаюсь с тобой поговорить, Амелия-Роуз.
Помню ее именно такой. Вот она цокает, закатывает глаза. А лицо напудрено так щедро, что сама кожа выглядит рассыпчатой.
Когда отец ушел, мы жили с бабушкой и дедушкой. Нам с мамой досталась общая спальня в деревянном доме на Годдард-стрит, где по ночам меня будили еноты, шумно рывшиеся в мусорных баках.
Однажды, устав от их постоянных набегов, я бросила из окна чашку с водой хотела их спугнуть. Чашка разбилась вдребезги, десятки фарфоровых осколков рассыпались по дороге, и «кто угодно мог на них наступить».
Тебе нужно научиться думать, прежде чем делать, отчитывала меня бабушка. А наутро отправила меня с совком и щеткой на улицу. Очень уж ты резкая, дорогуша. Такое поведение до добра не доведет.
Речь шла не столько о енотах, сколько о Тонни Синклере. Бабушку ничуть не волновало, что сопляк заслужил взбучку, которую я ему устроила. И что дрался он как девчонка.