Ну прощай, Жиль. Присматривай хорошенько за моими владениями, до моего возвращения.
Хлестнул коня и ускакал. Только пыль столбом.
Отсутствовал он пять лет. Первенца нашего мы назвали Бернаром, в честь хозяина. Потом у нас родилась дочка, окрестили её Бланш. Тут не о чём рассказывать, но наконец хозяин вернулся. Он повзрослел, ему уже исполнилось 26. Загорел там где то на юге, взгляд стал тверже, выучился говорить по испански да по итальянски. Видать, в тех краях побывал. Бороду сбрил в столице, говорит, так не носят. А как носят? Смех смотреть, каков наш барон стал. Щёки выбриты до синевы, а посредине узенькая коротенькая прядочка, этакий козлиный клок. «Муш а-ля Мазарини» называется. Ха Крестьяне, само собой, прозвали его «синяя борода» они такого отродясь не видывали. Смешно им, вишь. Притом что мессир Бернар жгучий брюнет, и его бритые щёки и впрямь отливали синевой. Наподобие галочьих крыл или Колеттиных ресниц. Тётушка Мария была чрезвычайно рада и причёске его модной, и одежде новейшего фасона, и тому, что робости в нём поубавилось. А главное, тому, что живой вернулся. Но благородных дам и девиц он по-прежнему шарахался, Как чумы. И тётушка постаралась, спроворила ему свадебку «заглазно». Списалась с родителями невесты, договор заключили, послала кольцо от его имени. В общем, обручила его с девицей Жанной де Ла Клош, дочерью Компьенского судьи. Хозяин по своему обыкновению повздыхал, глядя на Помону. Но поскольку нрава он был кроткого, и хотел доставить приятность тётушке, а девица, видать была из хорошей семьи, и притом недурна собой, то он и согласился.
Свадьба была пышная и весёлая. Гости кричали «Горько», невеста, раскрасневшаяся от вина, смотрела на жениха сияющими от счастья глазами и покорно целовала его за каждый тост. От чарочки она не отказывалась, а лихо опрокидывала их одну за другой, почище какого-нибудь драгунского капитана. Развеселившись, новобрачная громко хохотала, задорно трясла кудрями, и совсем расшалившись, сплясала на столе галоп.
..обняв за талию. Она, склонив голову к полу, жалобно стонала. Ей было очень плохо. Волосы её мокрые и грязные свисали как половая тряпка, и сама она, вся подобная той тряпке, висела на руках мужа. Её рвало. Я вызвал служанок баронессы с тем, Чтобы они убрали в покоях и помыли мадам. Бледная и измученная, она крепко уснула. Барон, обняв меня за плечи, молвил угрюмо. «Как думаешь, Жиль, вторая брачная ночь у нас будет не такая?». Увы, что я мог ему ответить?
И так потянулись у нас невесёлые дни и тоскливые ночи. Если баронессе не удавалось выпить, она становилась раздражительна, и рыдала так, будто сердце у неё разрывается. Била служанок, и запирала на ночь двери своей спальни перед носом супруга. Если ей удавалось выпить ей всё было мало, она хныкала как дитя, прося добавки. И пила до тех пор, пока не погружалась в бесчувственное состояние. Утром, продрав глаза, растрёпанная и опухшая, не умывшись и не сменив одежд, бродила она по замку, грязно ругаясь и богохульствуя. Барон строго- настрого запретил слугам наливать госпоже. В замке наступила пора «сухого закона». Гости, зная, что здесь им не нальют, избегали Гийетта как зачумленного. Слуги роптали каждый, от кого тётушка или барон учуяли бы запах спиртного, был нещадно порот на конюшне. Сам барон пил за столом воду и соки. Богатый винный погреб Гийетта был запрет и запечатан личной печатью де Монрагу. Мадам Жанна, тяжко страдая, лежала в своих покоях, нюхая тётушкины соли. Оживлялась она лишь дважды в день, когда барон выдавал ей по бокалу «лекарства». Но этот бокал лёгкого вина был ей что капля воды на все пески Сахары. Время шло, и постепенно баронессе становилось легче. Мы стали надеяться, что она излечится от своего пагубного пристрастия. К тому же мадам понесла. Все в замке радовались за неё, и барон воспрял духом. Он даже решился на краткое время покинуть её. Он получил небольшое наследство от родственников по материнской линии, но наследство оспаривали, и по делам тяжбы ему необходимо было выехать в Париж. Мне дозволено было сопровождать хозяина, мадам же была оставлена на попечение старой баронессы. Старушка с годами ослабела памятью, но сохранила бодрость. И передвигалась по замку весьма живо, по-прежнему суя нос во все дела. Барон вызвал виночерпия, г-на Бонжуа, и строго- настрого наказал стеречь винный погреб от мадам баронессы. Пригрозив, что за ослушание мэтр Бонжуа поплатится не то что местом, но и самой жизнью. Я со своей стороны, принял некие меры. По совету кузена-кузнеца, я вложил в замочную скважину погреба губку, смоченную составом, который он мне дал. Попадая на металл, эта жидкость въедается в него, оставляя несмываемые следы. «Окисляется» как выразился мой кузен. Виночерпию было запрещено доставать вино под любым предлогом, а в случае, если старая госпожа пожелает выпить рюмочку. То купить ей в таверне, дабы у виночерпия не было потом никакой отговорки. Я хотел было вообще взять ключ с собой. Но мало ли что вдруг там крысы, или наводнение, или пожар, или сборщики налогов мало ли какое бедствие может обрушиться на замок. Ключ от погреба должен быть под рукой.
До Парижа мы добрались благополучно, погода была на славу. Господин Бернар добился присуждения наследства ему, склонив судейских в свою пользу с помощью аргументов, привезённых нами в седельных сумах. (Что поделаешь, другого способа нет!). Он был принят в Лувре королем и королевойматерью весьма ласково. Побывал на нескольких придворных празднествах в Версале. Но не столько веселился с дамами, сколько бродил по коридорам Лувра, разглядывая развешанные по стенам картины, отделку дверей, плафоны ламп и даже стулья и дверные ручки! Словно оценщик-еврей на аукционе. Да, надо признать, мой хозяин порядочная деревенщина. На балете, слушая музыку итальянца Боккерини он до того замечтался, что, когда некая принцесса крови бросила ему цветок из своей причёски, желая привлечь его внимание Что он сделал? Он отмахнулся от цветка, Приняв его за докучное насекомое! Дамы смеялись, а придворный поэт, мэтр Ронсар сочинил стих-каламбур об этом случае. А мой барон даже об этом и не узнал!
В общем, Нам хорошо было в Париже, и я чувствовал, с какой неохотой возвращается господин Бернар в собственный замок. Когда мы выехали из столицы, он напевал мелодию из балета и в глазах его застыло отрешенное выражение. Мне даже показалось вдруг, что из карих, они стали синими как небо. На постоялом дворе в Арле, где мы заночевали, он вдруг вернулся с небес на землю. С утра он ехал молча и лишь один раз спросил меня. «Как ты думаешь, Жиль, как там Жанна?»
Я полагаю, с мадам всё в порядке заверил я его. Сложения она крепкого. Когда моя Марта носила Бернара, я, положим, тоже волновался, но
Я не о том раздражённо оборвал меня господин Бернар и умолк. Он молчал целый час, и тогда я рассказал о своей уловке с ключом.
Господина барона передёрнуло, словно от прикосновения к лейденской банке, и он процедил сквозь стиснутые зубы. «О, мы и так сразу узнаем!» Он оказался прав.
Приближаясь к замку, мы всё нахлёстывали коней, торопясь узнать, как там без нас наши жёны. Мост был поднят и ворота заперты. Как мы и опасались, баронесса была в стельку пьяна. Она лежала замертво на полу, и в кармане её был ключ от погреба. Он был покрыт ржавой плёнкой, похожей на засохшую кровь. Господин Бернар повертел ключ в пальцах и пробормотал : «Хороший сюжет для легенды- несмываемые пятна крови на ключе». «Господь с вами!» Воскликнул я и о чём вы только думаете в такой момент!»
Старая баронесса со слезами кинулась на шею племяннику. Бедняжка ничего не могла поделать. Она никак не могла дознаться, где мадам берёт вино. Мадам Консуэло спрятала все фамильные украшения и драгоценности. Чтобы мадам баронессе нечем было подкупить виночерпия. Я спросил у Марты, не знает ли она, ака это всё произошло. Знаете, чем мадам Жанна подкупила г-на Бонжуа? Что она дала ему? Стыдно сказать, но баронесса соблазнила виночерпия и тот пустил её в погреб. Заметив, Что на ключе остались отметины, г-н Бонжуа решил, что барон заколдовал ключ, и страшно перепугался. Опасаясь гнева барона, он спешно покинул замок, прихватив с собою два бочонка самого лучшего «лакрима-кристи» и золотой крестик баронессы.