Я ударил шестом в озверевшее лицо, что застыло передо мной как-то странно. Древко вошло, как в гнилую тыкву, легко и без привычного сопротивления. И одновременно я ощутил, что все, кто со мной дрался, остановились, опустили руки, их тела начали опускаться на укорачивающихся ногах.
Всадница тронула коня и медленно пустила его шагом ко мне. Я все еще стою, пригнувшись и с выставленными перед собой мечом и колом. Над головой прозвучал удивленный голос всадницы, мне почудилась скрытая насмешка:
— Кто ты, отважный?
Я поклонился, ответил хрипло, все еще не восстановив дыхание:
— Человек, ваша милость. Я увидел, как разбойники напали на вашу милость, а долг каждого мужчины — защищать женщину. А за красивую женщину мужчина вообще должен умереть, но не позволить ее обидеть.
Легкая улыбка коснулась полных сочных губ. Лицо показалось мне совершенным, настолько совершенным, что таких лиц просто не может быть, такие только в анимации. Идеально чистая кожа, прекрасно вылепленный лучшими дизайнерами нос, удивительно прекрасные зеленые глаза, обрамленные длинными загнутыми ресницами… Настолько зеленые, ярко-зеленые, словно подсвеченные изнутри, что я снова подумал о неправдоподобности: таких удивительных глаз просто не может быть, они только в мечтах художников, что выкладываются в компьютерных спецэффектах.
— Брось эти палки, — посоветовала она чуточку брезгливо. — Они уже никогда никого не ограбят…
На месте каждого из разбойников расплывалась куча тяжелой серой слизи, в ней утопает их одежда. Лужи сомкнулись краями и слились, однако, несмотря на плотность состава, в землю просачиваются со скоростью бензина.
Я проговорил с тупым удивлением:
— Это вы их так?.. Простите, леди, я думал, что вы красивая… а вы, оказывается, волшебница…
Она отмахнулась. Ее кукольное лицо было безмятежным, но глаза изучали меня строго и придирчиво.
— Кто ты? Я знаю всех крестьян своих деревень. Ты не из моих людей.
Я поклонился, а если надо — поклонюсь еще, женщинам совсем не трудно кланяться, а красивым — так и вовсе каждый из нас кланяется с удовольствием и подсознательной надеждой.
— Ваша милость… Вы будете смеяться, но я…
Она выжидала, но я переступал с ноги на ногу, мялся, разводил руками в великом смущении, глупо открывал и закрывал рот, снова разводил руками и вперял взор в землю.
— Что с тобой случилось?
— Я… заблудился, — ответил я наконец. Было видно, что выдавливаю это стыдное для мужчины признание с великим трудом, готов провалиться сквозь землю, сгореть от жгучего позора, умереть на месте. — Не знаю, как это получилось… но я пошел проверить силки… я всегда ставлю на зайцев и курдлей…
Она переспросила:
— Курдлей? Это что?
Я посмотрел на нее с недоверием.
— Ваша милость шутит? Курдли, они и есть курдли. Житья от них нет, все огороды перепортили.
Она покачала головой.
— Как эти курдли выглядят?
Я пожал плечами.
— Обыкновенно. Как все курдли. Толстые, жирные, с короткими хвостами, шесть ног, в пасти клыки…
Она перебила:
— Шесть ног?.. Ты ничего не путаешь?
Я сказал обидчиво:
— Ваша милость, я уже и забыл, когда кружку пива выпил! А вина не видел уже год. Конечно же, у всех курдлаков по шесть ног. Они ночами приходят на огороды и роют кукры и тепелы. А это ж наша основная еда!.. Если не будет урожая кукров, зимой что есть?
Она всматривалась в мое лицо, затем спросила внезапно:
— Как ты заблудился?
— Да вот, — пробормотал я, — самому совестно…
— Как? — потребовала она.
— Шел я, — сказал я виновато, — шел, а потом подумал, что неплохо бы поставить оставшийся у меня силок в ту часть леса за ручьем, куда никто из наших не заходил.