Ах, дочь Анастасия!
Гордая и замкнутая, однажды ты пришла к маме... Нет. Ты не пришла. Не хватило отваги. Ты позвонила ей на мобильник и сказала, дрожа тоненьким девичьим горлом:
— Мутер, это беспредел. Что делать, мутер? Люблю-целую.
— Гнать в шею, — ответила практичная мутер. — Люблю-целую.
Я боюсь его, мутер. Он грозит мне баллончиком с перцовым концентратом.
Люблю-целую.
— Я выезжаю, — ответила мутер, и сотрудники, видевшие Шаповал в этот роковой момент, поседели навсегда, а ожидавший в кабинете клиент заработал инфаркт миокарда. — Люблю-целую.
В последних словах звучал колокол Армагеддона. Тщетно было спрашивать, по ком звонит он, ибо он звонил недвусмысленно.
Развод прошел тихо.
Полиглота Педро больше никто не видел.
“Голубой Дракон”, иначе “Блю-Лун”, в это время дня пустовал. Ждал звездного часа — ночного кутежа завсегдатаев, с битьем утки по-пекински, ведрами бритвенно-ост-рого супа из креветок и хоровым “Косят зайцы траву...” под цитру с флейтой. Но ночь пряталась за отрогами Пырловского жилмассива, и чрево дракона тщетно алкало напол-ненья. Лишь в углу ворковали три крохотные вьетконговки, мелодично обсуждая на птичьем своем языке искусство торговли штиблетами, да сидела под сенью коллекции вееров, прямая и несчастная, дочь Анастасия, грустно употребляя мороженое для охлаждения пострадавших нервов.
Пепельница на столе кишела свидетельствами ее печали.
Идя к дочери, Галина Борисовна с ужасом ощутила, что айсберг нравоучений, приготовленных заранее, тает с каждым шагом. Хотелось утешить, приласкать, обнять и завыть по-бабьи, на два голоса, пугая вьетконговок — или, напротив, зовя присоединиться, ибо баба есть баба, даже если она торгует китайскими штиблетами с маркой “made in USA” в черноземной Малороссии, за тысячи ли от родного Во-Тхай.
И вновь распалась связь времен. Сплелся из нитей бытия 15-й год правления под девизом Первичного Накопления Ци, соткалась вокруг женщин харчевня Дядюшки У, что на окраине Вешних Хунвэйбинов, и диковатый варвар Дамо подмигнул с гравюры разбойничьим глазом. Запахло мэйхуа, фейхуа и жареными чау-чау; учение Будды распространилось до Восьми пределов, продажная певичка затянула жалостную “Виновата Ли Я!”, а на улице двое святых отцов занялись выяснением главного вопроса веры: чье кунфу лучше? Присев за столик и обмакнув диетический хлебец “О Юй Юй” в блюдце с подслащенным чесноком, Шаповал приняла позу “Император благоволит к бьющим челом” и качнула вилочкой в манере “Учтивый Ду”, тонко намекая на готовность начать беседу.
— Достопочтенная госпожа мать моя! — согласно “Мыслям о сокровенном”, изложенным патриархом Ша в пагоде Хмельного Воспарения, Анастасия всплеснула рукавами, выражая дочернюю покорность. — Уяснив по здравом размышлении трижды благословенную правоту твоих наставлений, а также окончательно разочаровавшись в образе жизни лукавого говнюка, коварством и развратом увлекшего меня, невинную девицу, со стези добродетели в пучину тысячи скорбен...
Тут она, зардевшись курочкой в гриле, слегка перевела дыхание, ибо лишь на факультете вокала встречаются достойные студенты, чьи зев и гортань способны без последствий выдержать нагрузку церемониальных речей. Терпеливо дожидаясь, пока дочь справится с обуревавшими ее чувствами, Галина Борисовна размышляла о бренности сущего, препонах на пути к Семейному Дао и поставках жидачевского картона. Как говорил прославленный Ли Бо в переводе Анны Андреевны Ахматовой, перед тем как утонуть, в состоянии алкогольного опьянения ловя луну в пруду:
Ступени из яшмы давно от росы холодны.
Как влажен чулок мой! Как осени ночи длинны!
Вернувшись домой, я ложусь и покорно внимаю
Оленьей печали и брани озябшей жены.
А может быть, Ли Бо говорил как-то иначе, но у нас сейчас нет времени это проверять.
Пухленькая разносчица в кофточке, изукрашенной иероглифами “cool” и “must die”, воспользовавшись паузой в беседе, с поклоном заменила на столе пепельницу, искусно покрыв старую новой и подхватив разлетевшиеся крупицы пепла на лету, — жест ее меж сведущими назывался “Гора Тайшань падает на голову” и выдавал мастера сокровенного стиля Черепахи-и-Коровы, иначе “гуйню-цюань”. Оценив искусство разносчицы двумя-тремя краткими возгласами, Анастасия продолжила:
— И решилась я, о матушка, на шаг, скрывающий в себе пылкость юности и обдуманность зрелости, ибо хочу я отныне, пребывая в тисках крутого невроза, завести себе...