Она перечислила факты. Количество участников. Вес заявки, которая принесла охотнику победу. Общее число животных, ежегодно убиваемых на соревнованиях по всему штату. Воздействие потерь на разрушенные экосистемы. После этого взвешенного, красноречивого выступления моя жена два часа рыдала в постели, и я никак не мог ее утешить.
Мне хотелось отдубасить себя за то, что я вообразил, будто Робби с таким справится. Но мой мальчик хотел увидеть свою мать, и, по правде говоря, держался достойно. Девять лет возраст великого перелома. Может, человечество как таковое было девятилетним ребенком: еще не взрослым, уже не малышом; внешне спокойным, но вечно пребывающим на грани нервного срыва.
Речь Алиссы подошла к концу. Она мастерски подвела итог. Всегда приберегала самые важные аргументы напоследок. Она объяснила, каким образом этот законопроект восстановит славные традиции и почет охоты. Сказала, что с точки зрения веса девяносто восемь процентов оставшихся на Земле животных либо Homo sapiens, либо пища, выращиваемая в промышленных масштабах. Только два процента были дикими. Неужели так трудно дать горстке выживших диких тварей короткую передышку?
От ее заключительных слов я вновь похолодел. Мне вспомнилось, как она сочиняла их, как в течение нескольких недель работала над речью. «Обитающие в этом штате существа не наша собственность. Их нам доверили. Те люди, которые поселились здесь первыми, знали: все животные наши родственники. Предки и потомки следят за тем, что мы делаем. Давайте поступим так, чтобы они гордились нами».
Ролик закончился. Я отменил автовоспроизведение следующего. К счастью, Робин не возражал. Он прижал к губам три пальца. Этот жест сделал его похожим на Аттикуса Финча, только ростом в четыре фута.
Папа, законопроект приняли?
Пока нет, дружище. Но что-то подобное примут, рано или поздно. Взгляни на количество просмотров. Люди по-прежнему слушают ее.
Я взъерошил его волосы. У Робби были буйные кудри. Он только мне позволял их стричь. Это не очень-то способствовало его социализации.
Почему бы тебе не приготовиться ко сну? Мы засидимся допоздна.
Эта кодовая фраза означала, что мы будем вместе читать двадцать минут после того, как он ляжет в постель в восемь тридцать.
Можно мне сначала выпить сока?
Сдается мне, сок не лучший вариант перед сном.
Лучше обойтись без катастрофы в два часа ночи. Клеенчатая простыня на кровати унижала Робби, и я ее снял.
Откуда ты знаешь? Может, так оно и есть. Может, сок это как раз то, что нужно перед сном. Надо провести эксперимент, применив двойной слепой метод.
М-да, не стоило ему об этом рассказывать.
Нетушки. Мы просто подделаем данные. Ну, вперед!
Когда я вошел в комнату Робина, он был задумчив. Лежал под одеялом в пижаме клетчатых штанишках и майке с эмблемой каякинга, которую запретил отдавать на благотворительность. Рукава были на два дюйма короче положенного, а пояс сжимал живот так сильно, что над ним виднелся валик жира. Когда Али купила пижаму, та была великовата. Судя по тому, как Робби ее берег, он собирался носить ее и в свой медовый месяц.
Я собирался читать «Химическую эволюцию атмосферы и океанов», а он «Маньяка Маги». Я сел рядом с ним на кровати. Однако Робин чересчур погрузился в размышления, чтобы читать. Он положил руку мне на плечо Али всегда так делала.
Почему она сказала, что предки следят за нами?
И потомки. Это просто такое выражение. Например, можно сказать, что будущее вынесет нам вердикт.
Правда?
Что правда?
Будущее действительно вынесет нам вердикт?
Мне пришлось поразмыслить над ответом.
Ну, полагаю, в этом смысл будущего.
А они и правда на нас смотрят?
Наши предки? Робби, это фигура речи.
Когда она это сказала, я представил их всех вместе на одной из твоих экзопланет. Траппист номер забыл. И у них был огромный телескоп. И они наблюдали за нами и смотрели, все ли у нас в порядке.
Отличная метафора.
Но все не так.
Ну да, ты прав. Все не так.
Робин кивнул, открыл «Маньяка» и притворился, что читает. Я сделал то же самое с «Химической эволюцией». Но я знал, он выжидает подходящего момента, чтобы задать следующий вопрос. Так получилось, что терпения ему хватило на две минуты.
А как насчет Бога, папа?
Я надул губы, как рыба в аквариуме Гатлинбурга.
Знаешь, когда люди говорят «Бог» Ну, я не уверен, что понимаю, как они Я имею в виду, существование Бога нельзя доказать или опровергнуть. Но судя по тому, что известно мне, эволюция самое главное чудо из всех, какие случились в этом мире.
Я повернулся к сыну лицом. Он пожал плечами.
Понимаешь, в чем дело Мы же сидим на камне, который летает в космосе, верно? Существуют миллиарды планет, таких же славных, как Земля, населенных существами, которых мы даже не можем вообразить. Так с какой стати Бог должен быть похожим на нас?
Я снова вытаращил глаза.
Почему же ты меня о нем спросил?
Хотел убедиться, что ты не заблуждаешься.
Ох, господи, я расхохотался. Ну что мы за пара. Уникальная. Обыкновенная. Я и мой сын. Я щекотал Робина, пока тот не взмолился о пощаде, что случилось примерно через три секунды.
Потом мы посерьезнели и стали читать. Шуршали страницы; мы без труда путешествовали, где хотели. Затем Робин спросил, не отрывая глаз от книги:
Так что, по-твоему, случилось с мамой?
На одно ужасное мгновение я подумал, что он имеет в виду ночь аварии. Перебрал множество вариантов вранья, прежде чем сообразил, что речь о чем-то более простом.
Я не знаю, Робби. Она вернулась во Вселенную. Стала чем-то другим. Все хорошее, что было в ней, перешло к нам. Теперь мы сохраняем ее в живых, когда вспоминаем о ней.
Он чуть склонил голову набок. Лицо моего сына сделалось отрешенным, как будто он удалился от меня.
Мне кажется, она теперь саламандра.
Я повернулся к нему.
Постойчто? Почему ты так решил?
Я знал почему: в Дымчатых горах обитали тридцать видов саламандр.
Ну, помнишь, ты рассказывал, как Эйнштейн доказал, что мы не можем ничего создать или уничтожить?
Это верно. Но он говорил о материи и энергии. Они постоянно переходят из одного состояния в другое.
Так и я об этом! Робин выкрикнул эти слова с таким пылом, что мне пришлось его утихомирить. Мама была энергией, верно?
Мое лицо отказалось мне повиноваться.
Да. Если мама и была чем-то, то энергией.
А теперь она перешла в другое состояние.
Вновь обретя самообладание, я спросил:
Почему саламандра?
Легко. Потому что она быстрая и любит воду. И ты сам говорил, что саламандры сами по себе, они отдельный вид.
Амфибия. Мелкая, но вредная. Дышащая кожей.
Есть саламандры, которые живут пятьдесят лет. Ты знал об этом? В голосе Робби зазвучало отчаяние. Я попытался обнять сына, но он оттолкнул меня. Наверное, это просто фигура речи. Наверное, она стала ничем и никем.
Я замер, услышав эти слова. Посреди фразы внутри Робина переключился какой-то жуткий тумблер и я понятия не имел, какой.
Два процента, папа? Он зарычал, как загнанный в угол барсук. Только два процента животных дикие? Остальное заводские коровы, заводские куры и мы?
Пожалуйста, не кричи на меня, Робби.
Это правда? Да?!
Я взял наши брошенные книги и положил их на тумбочку.
Если твоя мать сказала об этом законодательному собранию штата да, правда.
Лицо Робби сморщилось, как будто его ударили. Хлынули слезы, рот открылся в беззвучном крике, который миг спустя перешел в рыдания. Я протянул к сыну руки, но он покачал головой. Что-то внутри него возненавидело меня за то, что я позволил этому быть правдой. Он отполз в угол кровати, прижался к спинке и склонил голову набок, отказываясь верить в услышанное.
А потом так же внезапно сдался. Снова лег, спиной ко мне, одним ухом прижавшись к матрасу. Робби лежал и слушал гул поражения. На ощупь принялся искать меня, протянув руку назад. Когда нашел, то пробормотал в одеяло: