Желание уколоться было постоянным и неотвязным, как земное притяжение, но временами оно становилось просто нестерпимым, и тогда Рублев изнурял себя физическими упражнениями или ехал в тир к Подберезскому и расстреливал там обойму за обоймой, засыпая бетонный пол дымящимися гильзами и до хруста, стискивая зубы.
Это было все равно что жевать резинку, пытаясь обмануть голод, – сосущая пустота во всем теле оставалась, но тренировки, по крайней мере, помогали держать себя в руках. Настоящей отдушиной был сын.
Конечно, вслух Рублев никогда не называл Сергея Никитина сыном: парень отлично помнил своих погибших родителей и терпеть не мог фальши, но в мыслях Комбат давно усыновил подобранного им на вокзале подростка. Юридически это усыновление оформлено не было. Борис Иванович еще недостаточно пришел в себя для того, чтобы вступить в неравную схватку с отечественными крючкотворами. Он до сих пор внутренне содрогался, вспоминая, чего стоило ему просто устроить мальчишку в школу. У парня не было никаких документов, и сухопарая директриса, с холодным, лишенным возраста лицом, наотрез отказалась брать на себя ответственность за беспризорника. Под конец долгого и бесплодного разговора – пятого или шестого по счету – Комбат совершенно вышел из себя.
– Чтоб ты подавилась своей отчетностью, – сдерживаясь из последних сил, сказал он. – А если бы на его месте был твой сын?
– Мой сын погиб в Чечне, – сказала директриса.
В лице ее что-то дрогнуло. Рублев извинился и пошел к дверям, стараясь ступать бесшумно, но она остановила его.
– Приводите его завтра, – сказала она. – Но учтите, он сильно отстал, а поблажек ему давать я не намерена…
Потом был бой с Сергеем, которому идея снова усесться за парту казалась смехотворной. Впрочем, куда этому мальчишке было до директрисы…
Вспомнив о Сергее, Комбат посмотрел на часы и спохватился: парень вот-вот придет из школы, а в доме хоть шаром покати. Аппетит у пацана был отменный, он словно наверстывал упущенное и ел за троих: его организм рос и требовал топлива.
Наскоро одевшись и прихватив хозяйственную сумку, Рублев выскочил за дверь. Игнорируя лифт, он бегом спустился с шестого этажа и, пройдя дворами, очутился на параллельной улице, где стоял гастроном. Набив сумку продуктами и обменявшись парой слов со знакомой кассиршей, он направился обратно, привычным усилием воли подавив желание притормозить у табачного киоска. "Черт возьми, – подумалось ему, – ну что за жизнь! Этого нельзя, того не моги, сего не смей…
До чего же все-таки слаб человек! Сколько всего напридумал себе же на погибель… Однако рассуждаю я, как старушка на завалинке."
Все так же, бегом, поднявшись к себе на шестой, он отпер дверь, разделся и принялся готовить нехитрый обед.
Вскоре по кухне поползли дразнящие запахи, свидетельствовавшие о том, что можно садиться за стол. Словно по сигналу, в замке заворочался ключ, и в прихожую вошел Сергей, с шумом сбросив на пол ранец. Рублев не был опытным родителем и тем более педагогом, но зато кое-что понимал в кулачных драках. Окинув своего воспитанника оценивающим взглядом, он неопределенно хмыкнул и сказал:
– Красиво тебе кто-то в глаз засветил. Не синяк, а загляденье. Где достал такую роскошь?
Сергей покосился на него исподлобья и, поняв, что ругать его, похоже, не будут, проворчал:
– Да так.., поменялся с одним. Он мне фингал, а я ему два.
– Это правильно, – сказал Рублев. – Если, конечно, за дело.
– За дело… Нечего было языком болтать.
– И что же он болтал?
Сергей набычился и отвернулся.
– Какая разница, – упрямо сказал он.
– Разница большая, – ответил Комбат, подталкивая его в сторону ванной. – Руки мой, обед на столе. Если он, к примеру, отвечал урок, а ты встал и начистил ему физиономию, то это, поверь, никуда не годится.
– Глупости какие, – сдерживая улыбку, сердито проворчал Сергей. – Что я, бандит какой-нибудь?
– Никто и не говорит, что ты бандит, – уверил его Комбат.
– Ну да, как же…
– Ага, – сказал Рублев, – вот в чем дело. А что еще он говорил?
– Что я вор, беспризорник и…
– И?.. – внимательно глядя на парня, переспросил Рублев.
– И голубой, – едва слышно закончил Сергей. – Он сказал, что вы неспроста меня у себя поселили.
– Ага, – не меняя тона, повторил Комбат. – Но ты объяснил ему, что он ошибается?