Над ухом противно завыла молчаливая пассажирка. А в оцепеневшем сознании прозвучал чей-то глас, отчетливо и печально: «Не уйдешь». Душу мгновенно пронзил страх. Один оверштаг, другой. Сейчас, вот сейчас будет удар, и все навсегда для меня закончится. Ком застрял в горле ни вздохнуть, ни прокашляться.
Странное ощущение будто машина, крутясь, катит по каким-то рельсам, и мне с них не съехать, ни повернуть назад, сколь и куда не верти баранку. Вот она, разминувшись с «таблеткой», сама уже на встречной полосе все машины от неё врассыпную. А в голове замелькали мысли: «Уйду ещё чуть-чуть ушел слава Богу!». И что вы думаете? Не ушел. Уже на обочине догнала «десятка» и так шандарахнула, что не горюй, мама! В переднее правое колесо своим рылом, потом ещё кормой в корму.
Все, стоим оверштаги закончились. Спасибо Господу живы!
Тихо плакала на заднем сидении моя молчаливая пассажирка.
Оглянулся:
Вам плохо?
У неё в кровь рассечена щека от удара о спинку сидения.
Со мной что? Кружится голова, колено саднит, болят ступни и, кажется, выбита кисть правой руки. Ну, мы, ладно, живы что в том авто?
Из битой «десятки» выбрался тощий субъект с узкими плечами. Обошел машину, покачал головой беда, беда и сунул в рот сигарету. Мне выбравшемуся из «пятерки» сказал:
Ну, как же ты так неосторожно?
Я ничего не ответил, только опустил голову, но взгляд при этом опускать не стал в общем, что называется, набычился и подумал: «Дурак всегда обвиняет других, умный себя, мудрый же винит обстоятельства». И еще: «Пока беды не стряслось, не психуешь, потому что не из-за чего; а когда она нагрянула, психовать уже поздно. Двойная польза для нервной системы». Тем и успокоил себя не стал препираться.
А вот и менты из «таблетки» спешат.
Все живы? вопрос риторический.
Выбрался водитель «десятки», лаская шишку на голове. Впрочем, на пальцах кровь значит, с головой что-то серьезнее. Ба, да это Андрей Перчаткин мы с ним работали в такси «Дилижанс». Следом подруга его без царапин. Ну, слава Богу, живы все.
Кому-то в больницу надо? суетились менты, такие мягонькие, прямо шелковые.
Ну, правильно, нашкодили, скоты, теперь готовы на брюхе ползать и хвостом вилять легавое племя.
Перчаткин взглянул на меня, узнал, но и виду не подал, что знакомы лишь сглотнул громко и судорожно, губы его задрожали.
Подъехали гаишники:
Давайте, рассказывайте, что здесь случилось.
Пусть разбираются за то им и платят.
Смирившись с мыслью, что это не сон разбита машина и сам поврежден, подумал не к месту: не было б счастья, да несчастье спасает. И позвонил Булкиной Вере.
Привет. Такое дело попал в аварию: машину разбил, сам пострадал, так что не смогу больше платить тебе за любовь. Извини.
Какие-то ненужные вопросы, восклицания.
Нет, без денег она ко мне ни ногой: так получалось по психологии науке, к которой я всегда относился с большим уважением.
Все мне некогда. Прости и прощай.
Уф, одной неприятностью стало меньше. Теперь другая.
Гаишники, измерив расстояния, зарисовали план диспозиции. Потом выслушали показания. Один весело подмигнул:
Ты не виновен, он не виноват стало быть, судьба такая. Кого ж винить?
Вон тот «УАЗик».
«Таблетки» и след простыл.
Почему вы их отпустили?
Второй гаишник эрудит:
Русь, куда несешься ты? Не дает ответа.
А потом все устроил как надо вызвал эвакуатор, мне сказал:
Отвезешь машину и в ГИБДД.
Вот еще проблема куда ее деть? В гараж не затолкать, во дворе не бросить: в «пятерочке» нет целых стекол, двери повреждены мигом разграбят. Обратился к разуму, и тот, молодчага, сразу помог. К Генке Соколову надо под окна поставить у него свой дом как раз напротив моего балкона. И мне видать, да и любители чужого добра поостерегутся тырить Геннадий авторитет в Увелке.
Сокол оказался дома и был непротив. Осмотрев машину, приценился сразу:
Беру за двадцать пять, столько же вложу продам за семьдесят.
Не продашь, остудил его предпринимательский пыл, нет документов: кредит не погашен.
Поехал в город, в ГИБДД, размышляя о своем печальном будущем.
Тут уже всё решили я виноват.
Пиши объяснение.
Не умею левой, продемонстрировал распухшую кисть правой руки.
Мой отказ гаишников позабавил:
Так и запишем от объяснений отказался. В трубку дунем или сразу в больницу едем для принудительной сдачи крови на предмет присутствия в ней алкоголя?
А я подумал: вас бы самих в больничную палату в ту, что с решеткою на окне. И после этой мысли со мной случилось удивительная метаморфоза вдруг совершенно избавился от страха перед ментами. На то были причины машины нет, права у них, и навсегда пропало желание садиться за руль. А пассажиру или пешеходу козлы с полосатыми палками да в погонах не так уж страшны. Настроение стало боевое, отчасти фаталистическое все, что в силах моих, было сделано, а над прочим властен лишь Промысел Божий.
Подсунули протокол:
Прочитай, распишись.
Я прочитал:
Чего, чего? Я виноват? Окстись, офицер. Ты почему «таблетку-то» отпустил ведь я же тебе говорил: с неё вся катавасия заварилась. Так, ясно своих выгораживаете? Посмотрим, что скажет на это суд.
Они растерялись, я же чувствовал себя на коне никакого напряжения в душе, лишь тело болело от травм ДТП, добавляя адреналину. Один заикнулся, что я, мол, не достаточно опытный водитель не справился с управлением на скорости в гололед и
Сынок, сообщил офицеру, тебе ещё мамка попку мыла, когда я за руль сел.
Он подскочил с перекошенным злобой лицом:
Да я, да я да я тебя сейчас закрою за оскорбление должностного лица при исполнении!
Я потряс рукою, демонстрируя поврежденную кисть:
А я скажу суду, что покалечили меня вы, понуждая подписать липовый протокол. Вы ж не повезли меня в травмпункт на освидетельствование повреждений, полученных в момент аварии. Значит эти травмы от пыток в камере.
Гаишник сел и рот открыл, глазенки выпучив.
Тут из травмпункта шерочку с машерочкой привезли Перчаткина с подругой, а офицерик, сопровождавший их, потирал руки:
Есть легкое, с временной потерей трудоспособности будем возбуждать административное.
С меня мигом слетел кураж, а в голове задергалась паническая мыслишка: сейчас, в эту самую минуту решится моя судьба. Обида и стыд придавили апломб и раздавили душу почувствовал себя вдруг самой жалкой тварью на всем белом свете. О суетливом менте с презрением подумал: наверное, премию получит гад ишь, как ликует.
Да еще Перчаткин плюнул в душу заныл пискляво:
Ты, ты виноват не я же.
Гаишник снова подсунул протокол:
Подписывай.
На мое угрюмое молчание:
Ну, хорошо суд так суд. Только учти, проиграешь «десятку» будешь восстанавливать сам. С твоей пассажирки ребята из «таблетки» сняли показания, что вез за деньги значит бомбил, а у тебя услуги такси страховкой запрещены. Если компания узнает, платить откажется будешь ты.
Была такая перспектива. Нытика Перчаткина я пожалел:
Ладно, если допишешь, как причину ДТП, помеху на дороге.
Он дописал я подписал, что признаю себя виноватым.
Менты обрадовались то-то. Пусть себе: радость свята, это горе зло.
Впрочем, нельзя сказать, что мне доставляло удовольствие этих козлов дразнить. Надо было добираться домой и думать, как и на что дальше жить. О том, что надо бы тоже в травмпункт показаться, я не сообразил.
Пошел, а менты ехидненько за спиной:
Жди повесточки в суд, горе-водитель
Мне было скверно. Во всех смыслах и физически, и нравственно. Раскалывалась голова, ныло израненное тело, изнутри накатывала тошнота. Автобус укачивал я не ездил на нем, наверное, с прошлого столетия.
Открыл окошечко, вдохнул сырой воздух, но легче не стало. Меня трясло. От обиды, усталости, ярости и унижения. Всё на свете казалось теперь не таким, как представлялось раньше. Во всяком случае, многое. Понимал это после аварии такие произошли перемены. Мир изменился. Жизнь изменилась. Всё изменилось. В плохую сторону. И мир, и жизнь, и сам я утратили незамутненную ясность. Что с этим делать, как дальше жить непонятно. Но так, как раньше, уже не будет очевидно.