Нейроклеть - Андрей Валерьевич Васютин

Андрей Васютин

Нейроклеть

 Я не запутывался,  сказал Олежа.  То есть не записывался. Нет. Понимаете, мы с

 Запись к Дмитрию Андреевичу обязательна,  холодно и высокомерно сказала секретарша.

«Ну вот и всё,  сказал себе Олежа.  Не получилось. Но я пробовал! Пытался! Пусть теперь она не говорит!».

Всё дело, конечно, в интонации. Ещё с детского сада Олежа знал: если взрослая тётя говорит так, что от её голоса стёкла обволакивает инеем, и хочется замотаться в одеялко, или хотя бы натянуть на голову шапочку ту самую, с висячими ушками, острым будённовским шпилем, верёвочками (на самом деле, с одной, а вторую демонстративно оторвал утром в раздевалке Пархат), то самое лучшее, что можно сделать это молчать, стоять где-нибудь сбоку и отчаянно сливаться с окружающей обстановкой.

Секретарша неприязненно поглядывала на него, изображая занятость, от которой её вероломно оторвал нежданный и неприятный лично ей посетитель. В воображении Олежи обреталась она где-то там, в невозможной высоте: на макушке склизкой от крови майянской пирамиды, или на сумрачном троне из слегка подплавленных мечей врагов, или, в конце концов, за изрисованным со стороны класса учительским столом: а как, спрашивается, можно сидеть и при этом взирать сверху?

 Можно я загляну? На минутку?

Олежа сказал, и сам удивился своей дерзости.

Ведь уже всё. Дело решённое. Без предварительной записи нельзя. Однако перед глазами у него маревом плавало лицо Оли, пренебрежительно и как всегда свысока наблюдающее за ним. Лицо её выпускало в мир фразу любую, рандомную, хоть про вытяжку, хоть про «нам нужно поговорить», и в голове Олежи тут же начинали колотить в медные тарелки обезьяны, и следовало стоять ровно, отвечать лаконично, стараться угадать правильный ответ.

 Пойдёшь к этому Димусику,  сказала Оля, делая внушительные паузы после каждого слова.  Я последний раз тебе говорю. Больше повторять не буду. Или к нему мне пойти?

Отчего-то это предложение Оли пугало его сильнее всего; он не мог ясно и недвусмысленно сформулировать, почему.

 Схожу,  сказал Олежа, обнаружив, что правый его носок порвался и пробуя незаметно подвернуть одну ступню под другую.

 Когда?  спросила Оля.

 Завтра,  ответил Олежа, потом решился поднять глаза на Олю, и добавил:  До обеда.

 И что скажешь?

 Что у меня есть тема для

 Революционная!

 Да. Революционная тема для разработки. На стыке медицины и программирования.

Оля пристально смотрела на него с полминуты и он изо всех сил принуждал себя держать глаза открытыми а потом приподняла брови, отправила зрачки куда-то вбок, сурово цокнула, измождённо вздохнула, развернулась, и ушла в ванну. Олежа же, зябко ступая по холодному и скользкому линолеуму, прошёл к себе, присел на стул и отмотал файл с кодом на середину, где, как он только что понял, можно было существенно упростить семантику.

 Я не знаю,  сказала секретарша, потом всё же посмотрела на Олежу, и добавила:  Я не знаю, что вам можно, а чего нельзя. Если у вас больше нет вопросов, то

Олежа догадался, что цикл подошёл к концу, и следует либо запустить его снова («Здравствуйте, могу я видеть Дмитрия Андреевича?»), либо завершить. Удалиться. Он развернулся, сузил глаза, чтобы видеть только то, что находилось непосредственно перед ним, и толкнул дверь приёмной.

 Ксеня!  раздался позади громкий голос, и Олежа замер.

В девятом классе они с Димчиком ненадолго сдружились на почве только вышедших Баттлфилда, Крайзиса и Дидспейса, и зарубались в них у Димчика дома, пока его папа, видный медицинский деятель, разъезжал по конференциям. Олежа непроизвольно скользнул туда, в исшарпанные школьные коридоры, затхлую раздевалку, пугающий туалет, а потом нечаянно вспомнил, как часами просиживал у бабушки на балконе, и выплетал, спутывал, вязал, свивал самые разные фигурки из шнура от капельниц, и выходили у него человечки, чёртики, рыбки, брелки, и не было у него никаких этих пугающих неопределённостей с интонациями, выражениями лиц, непонятными полями в важных документах, и ожиданиями других людей относительно его самого.

 Дмитрий Андреевич, я отдельно им говорила, но там тупые сотрудники. Реально тупые. Они

 Это, конечно, должна быть очень увлекательная история. Очень. Я надеюсь. Потому что иначе то время, на которое ты оторвёшь меня своим рассказом, я вычту у тебя из зэпэ. Перезаказывай. Моментом. О. Это кто?

 Привет, Дим,  сказал Олежа.  Андреевич.

 Эээ,  сказал Дим Андреевич, и посмотрел на секретаршу. Та закатила глаза.

 Я Олег. Хренов. Помниш те?

 А,  без особого воодушевления сказал Дима.  Ты чего?

 Да я, понимаешь начал было Олежа, но губы Димы поехали вверх, глаза сузились, щёки взбухли: это был верный признак того, что он придумал какую-то «аццкую» шутку, и теперь же, прямо сейчас, намерен вышутить её в мир.

 Сиськи делать пришёл?  во весь голос вопросил Дима, и секретарша прыснула.  Лан, давай. Семь минут.

Он махнул рукой, и скрылся у себя в кабинете. Секретарша строго посмотрела на Олежу, медленно подняла левую руку к своему лицу и постучала пальцем по пустому запястью. Олежа споро подошёл к двери, рванул её на себя, разобрался, толкнул, и вошёл внутрь.

Внутри оказался дизайн. Обычно Олежа не обращал внимания на то, как выглядят помещения, но тут это оказалось невозможным. Пространство, пропитанное каким-то нездешним, инопланетным, уж точно не московским светом, сложные потолки, витрина во всю стену с внушительными грамотами, медалями и кубками, стеллаж, матово бликующий корешками, ряд постановочных фото: Дмитрий Андреевич с этой актрисой (как её?), и с этой (кажется, это нет, не помню), и с этой (ааа! нет, не она), а вот этот, как же он там Отдельный закуток занимал роскошный и явно дорогой лежак («уж тысяч двадцать наверняка»,  подумал Олежа), как у стоматолога: со сложной начинкой вместо пьедестала и с регулируемыми подножьем и спинкой.

 Я на секунду буквально,  сказал Олежа.  Мне, понимаешь

 Да ты проходи,  сказал Дима, падая в крутящееся кресло у себя за столом и делая насмешливое лицо.  Присаживайся. Эээ, нет, давай вот лучше туда. Ага. Ну. Рассказывай. Что там случилось.

 У тебя есть микроинвазивные нейроконнекторы?  выпалил заученное Олежа и замолчал.

 Тебе зачем?  спросил, не удивившись, Дима.  Кому?

 Понимаешь, ты у меня один знакомый из этой сферы,  принялся объяснять Олежа.  Не медик, конечно, но пластические же тоже ведь А я и гуглил уже, и даже звонок хотел делать

 Алло,  сказал Дима, не дождавшись продолжения.  Ты не заснул? Дальше что?

 Если сделать,  собрался с духом Олежа,  двунаправленное асинхронное соединение нейросети с пулом перцептивных рецепторов, через имплант, и дальше, например, в телефон, это же мобильность! Но только там с частотами придётся подшаманить В общем Но это решаемо Да. Тогда можно капсулировать данные непосредственно в систему восприятия. Понимаешь? Это как сфинктер! Только он в обе стороны. Сначала сюда, и потом обратно. Управляемая мембрана! И стабилизацию сигнала тоже можно удержать, я тут прикинул, правда, погрешность пока ещё недостаточно

 Стоп-стоп-стоп,  поднял ладонь Дима.  Ещё одна попытка. Только по-русски. И без сфинктеров своих. Давай.

 Можно перекидывать данные из компьютера напрямую в мозг,  сказал Олежа.  И обратно. Я придумал, как.

 Да это давно уже придумали,  вальяжно сказал Дима.  Без тебя. Нейроимпланты. Почитал бы профильную литературу, что ли. И лучше ихнюю. В «Ланцете» предпоследнем было, кстати. Внешняя система целеуказывает мышечным группам. Параллелит соматику. Потребители парализованные, постинсультники, альцгеймеры. Геймеры,  он коротко хохотнул.  Ты про это?

Дима выдвинул ящик стола, покопался в нём, и показал облитую прозрачным пластиком коробочку, во весь бок которой улыбалась морщинистая сухенькая пара одинаковых старичков.