— Вы?!!
— Простите меня, бога ради. Вчера в лесу вы мне так понравились. Не сочтите за дерзость, но я хотел бы написать ваш портрет.
— Мой портрет?! Мой?!!
— Вы против?
— Нет, что вы! Но это такая честь!
— Для меня да. Вы замечательная девушка. Я, конечно, понимаю, что городские сплетни…
— Ничего, я как-нибудь переживу, если вам это, действительно, необходимо.
— Необходимо! Вы даже не представляете себе, до какой степени! В этом теперь все, в этом моя жизнь! Вы должны понять, Вероника Юрьевна…
— Да-да.
— Я говорю сейчас глупости, но это в порыве чувств. Я словно свет увидел. Свет и… вас.
— Когда ж вы будете писать портрет?
— Да хоть сегодня! Хоть сейчас!
Оказывается на них уже не просто смотрят, а замерли, как в кинотеатре перед экраном и рты приоткрыли. Да, он что-то разошелся. Надо бы поспокойнее.
— Вы заняты сегодня?
— В общем-то, нет. Учебный год еще не начался. Я живу с мамой, мужа и детей у меня пока нет.
— Я могу зайти к вам сегодня вечером? Я постараюсь объяснить вашей маме, что не собираюсь вас скомпрометировать. Хотя, писать бы я вас хотел в лесу среди берез. Это не страшно?
— Нет.
Она сказала это с заминкой. Господи, да он из-за своей прихоти жизнь девушке может сломать! Да кто на ней женится после того, как она каждый день будет уходить в лес с художником и оставаться там допоздна? Это же провинция! Сплетни разлетаются, как семена одуванчика, и, прорастая, заполняют все вокруг. Но ему так необходим этот цвет, необходима ее молодая алая кровь! Это теперь его жизнь, и если она, Вероника, с такой готовностью жертвует собой, надо брать и надо спешить. Вдохновение, как парус, все время ждет попутного ветра. Можно плыть на лодке и в полный штиль, но это не плавание, а сплошная мука.
— Так я зайду вечером?
— Конечно.
…Она, действительно, живет вдвоем с мамой. Маленький домик на северной окраине городка, чистенько, уютно, на окнах вышитые занавесочки, на столе все те же жареные грибы да румяные яблоки в огромном блюде.
— Чем богаты.
— Не беспокойтесь, Бога ради! Я всего на пару минут.
Вероника в ситцевом халатике, очень стесняется, теребит тонкими пальчиками поясок. У нее светлые волосы, недлинная, но толстая коса перекинута через плечо. А в глазах не только океан, и не бездонное голубое небо, а жизнь, новая, полная радости жизнь.
— …двадцать два года, только-только институт закончила. Теперь и о свадьбе можно подумать, — но он почти не слышит, что говорит ее мать.
— Простите?
— Жених-то уже два года, как из армии пришел. Поначалу Вероника его дожидалась, а теперь он ее ждет.
— Ах, жених! И когда свадьба?
— Да уж почти сговорились.
— Мама!
— А что тут такого? Дело не стыдное — замуж выйти. Поживете пока здесь, а там, глядишь, государство квартиру даст. Парень-то на заводе работает. Честный, хороший, с руками, с головой…
— Мама!
— А образование — дело наживное. На заочное поступит. И будет в скором времени, Верочка, у тебя муж-инженер.
— Мама!
— Да что ты все заладила, «мама» да «мама»? Я говорю, что жизнь свою устраивать надо. А вы, товарищ художник, женаты, небось?
— Да, я женат.
— А дети есть?
— Даже внуки.
— Так вы, выходит, старше меня!
— Мама!
— Да, мне пятьдесят.
— Пятьдесят! А я Верочку в двадцать три родила.
— А почему вы ее Верочкой зовете?
— Да это все ухажер мой придумал: назови, мол, Вероникой. Имя-то красивое дал, да и скрылся. Одна я Верочку растила, потому и судьбы своей для нее не хочу.
— Мама!
…Все-таки договорился Листов на завтрашний день. Домой возвратился поздно вечером, усталый и словно пьяный. Уйдя от них, все бродил и бродил по городу. Никак не мог успокоиться, представляя себе, как завтра придет в лес, достанет кисти, краски, и первый трепетный мазок ляжет на полотно. Господи, как хорошо!
Неожиданно раздался острожный стук в окно.
— Кто там?
— Эдуард Олегович, вы дома?
— Аля? Вы?
— Где ж вы были весь вечер? Я стучала, стучала.
После нескольких минут мучительного раздумья он открыл дверь.
— Заходите…
— Ой!
— Что случилось?
— У вас лицо какое-то странное. Будто светится.
— Да? Знаете, Аля, я счастлив сегодня. Удивительно счастлив.
— Полюбили кого?
— Да, полюбил. Эх, Аля, Алечка!