И я обратился за консультацией к своей ослепительной матери, которая знает всех и вся. И мама рассказала мне во всех подробностях, чем, с кем и как занимается поп-дива и почему ее карьера идет в гору. Все это я и написал. С маминых слов. Уж маме-то я верю!
Разразился жуткий скандал. Я бы даже сказал: скандалище! И хотя главный редактор сказала «жареные факты нам нужны» и «давненько не поддавали такого жару», меня таки выперли. Певичка подала на газету в суд. Аргумент веский: журналист перед ее очами даже не предстал. Какое там согласовать материал! Хорошо, что я взял псевдоним. Не мог же я устраиваться на работу под собственным именем! Певичка так и не догадалась: откуда? Кто источник? Кстати, написал я чистую правду. Я вообще врать не умею. И не люблю. Газете вчинили такой иск, что мама не горюй! Она и не горевала. Моя мама. Сказала: «Это не та работа, которая тебе нужна, Леня». Но я упрям. Должно быть, в отца, который всего добился терпением и трудом. И я вновь отправился искать работу.
В следующей редакции я продержался полгода. На этот раз мы не сошлись характерами с женой главного. То есть она-то сошлась и захотела «стать мне лучшим другом», параллельно «повышая мою квалификацию», а я понял, что мне этого не нужно. К тому же я втайне симпатизировал главному. Настолько, что не мог наставить ему рога. И я потихоньку смылся.
На следующей работе у меня случился бурный роман. Мы слишком много времени проводили вместе. Взыграло ретивое, нахлынули чувства. Я вовремя опомнился. И это мать моих будущих детей?! Дымит, как паровоз, бутылками глушит текилу, литрами кофе. Да, она умна, я бы даже сказал, талантлива. Вот из нее получится писатель. То есть писательница. Такие и идут из журналистики в литературу. Но я-то здесь при чем? Если туда пойдет она, мне дорога закрыта. Два писателя в семье — это многовато. Даже я это понимаю. Что же касается детей… Сомневаюсь, что она сможет родить хоть одного ребенка. Не говоря уже о его здоровье. Нет, этого я допустить не могу. Если дело дойдет до совета директоров (а я уже к этому близок), то тут только слияние капиталов. Без вариантов. И пятеро детей.
В общем, я ушел. А Москва — большая деревня. Сменить за короткое время три редакции — это уже диагноз. В четвертую меня не взяли. В пятую тоже. Какое-то время я был без работы. К тому моменту, чтобы не выделяться, я стал жить, как все мои ровесники, сами зарабатывающие на хлеб насущный. По средствам. Не считая шмоток, которыми меня снабжала заботливая мама. Но ей я отказать не могу. Ведь я нежный и любящий сын, поэтому и хожу до сих пор в ботинках за семьсот долларов. И это еще самые скромные! Но пуповину я оборвал — снял квартиру, поменял машину, питался преимущественно в фаст-фуде, да в ресторанах и на банкетах, куда заносила нелегкая журналистская судьба. Потеря работы сказалась на моем бюджете. Но мне вскоре стукнет тридцатник. Это, доложу я вам, рубеж! Негоже просить денег у мамы даже такому инфантильному типу, как я. Стыдно. А что скажет папа?
— Ну что, Леонид? Нагулялся?
А дальше только МГИМО и совет директоров.
Не мы выбираем, нас выбирают. Для другого это предел мечтаний. Но какой смысл мечтать о том, что дано тебе от рождения? Тогда это уже не мечта, а скука смертная.
И я решил попробовать еще раз. Последний. Если уж тут не получится — то все. Полная и безоговорочная капитуляция. Леонид Петровский как личность не состоялся. И я попробовал. Меня взяли на работу в глянцевый журнал, так называемый гламур, но… Помощником фотографа. И с испытательным сроком.
Я стоял, смотрел на Сгорбыша и думал: «Это все, конец. Совет директоров». В тот момент я был уверен, что не продержусь на новой работе и двух месяцев. Мысленно я уже подбирал себе галстук и костюм. И остановился на полоске. Полоска делает меня солиднее, зрительно увеличивая в размерах мое тощее тело. Безусловно, полоска. Она. А галстук? Надо посоветоваться с мамой. Лучше нее в галстуках никто не разбирается.
О чем думаешь, сынок? — спросил Сгорбыш.
— О галстуке, — честно ответил я.
— Кхе-кхе… — закашлялся он. — Не рановато ли тебе думать о галстуках? Ты еще мальчик. Сынок. Кхе-кхе…
Я тут же подумал: курит. Словно подслушав мои мысли, Сгорбыш предложил:
— Ну что? Закурим?
— Я не курю. Только марихуану.
— Кхе-кхе…
— Когда накатит, — поспешил добавить я. Еще подумает, что я наркоман!
— И часто с тобой это случается? Накатывает?