Конечно, после всех этих обсуждений о русских мнение сложилось определённое. Вот и стали их называть «эти русские».
А «эти русские» состояли из пожилой пары да весьма престарелой собаки, породу которой во Франции уж точно установить невозможно. Но собака к своим 16 годам, будучи глухой и полуослепшей, проявляла чудеса активности и куртуазной любезности при встречах с французскими собаками женского полу. Что тоже было отмечено двором: мол, у «этих русских» и собака под стать их стране малопредсказуемая, в любви ненасытная, равно как и в питании. Ибо поедает всё, что ей ни дают. Как объясняет хозяин, собака, мол, голодного военного детства. Как, мол, и он её хозяин. Во дворе, зная, что в России всегда идёт какая-нибудь война или иная подобного рода заваруха, с этим соглашались и особенно не уточняли, какого они, эти русские, голодного военного детства. В том смысле какой войны: афганской, чеченской, украинской, прибалтийской, осетинской или ещё какой-нибудь, ими не прояснённой.
Марсель, или, как стал называть её «этот русский», Марселька, теперь просыпалась в четыре часа утра, как обычно, но с совершенно иным настроением. «Ночная» борьба с государством в защиту своих доходов отошла куда-то в тень. Теперь в предутренние часы она дискутировала с «этим русским», пытаясь как-то его цивилизовать. Или, по крайней мере, привести к пониманию, что прилично, а что здесь, во Франции, среди людей определённого круга, просто не укладывается ни в какие рамки.
Дело же всё в том, что она, Марсель, сама того не ожидая, не стремясь, видит Бог, но подружилась с «этим русским». Не с его супругой, что было бы, как вы понимаете, естественно, а именно с ним, с этим варваром, как иногда она его называла про себя, конечно.
И русский тоже, к её удивлению и некоему смущению даже, стал оказывать ей определённые знаки внимания. Забегая вперёд, скажем прямо, эти знаки внимания у нормальной пожилой французской дамы вызывали оторопь, дрожь и отторжение. Но на то и есть они, воспитанные пожилые французские дамы, чтобы не показать своего негодования и крайнего изумления манерами «этого русского».
Началось же всё с собак. Марсель и её Гала, равно как русский и его Джим, гуляли в одинаковых временных рамках. Собачники же всегда найдут о чём поговорить.
Футбольных фанатов, политиков и собачников всегда можно отличить от иных особей рода человеческого. Они стоят часами, и, кивая головами, как дятлы, каждый, не слушая партнёра, рассказывает о проделках своего собачьего кумира.
Вот Марсель и сблизилась на почве собак с русским. Правда, первые годы разговор был практически односторонним. В том смысле, что русский французского языка не знал и вроде бы даже и не стремился особо его изучить.
Марсель же по причине некоторого дефекта слуха, в связи с возрастом, довольствовалась только своими рассказами. Вначале о собачке. Затем о мадам, которая приходит убирать три раза в неделю. А дамы, которым за 80, оказываются зачастую привередливы, нетерпеливы и, как бы помягче выразиться, не очень благодарны.
Вот Марсель и высказывала всё, что накипело, русскому. И всё шло хорошо до тех пор, пока русский не стал учить язык. Тогда у Марсель и начался этот «интеллектуальный» шок, от которого прийти в себя она не может.
Оказалось, что русский не воспитан совершенно. Он находится где-то в веке варваров, и современная цивилизация его практически не затронула. «Как и других в их стране, очевидно», думала Марсель в ночной бессоннице. Ну как же!
Вот он, русский, сделал себе, вернее, ему во французской клинике сделали операцию по удалению катаракты.
Марсель, уже на правах доброй соседки, посетила, так сказать, больного послеоперационного и, как это и принято у приличных людей, начала вести с ним беседу на темы, ему, должно быть, в этот момент близкие. То есть об операциях, послеоперационных осложнениях и жизни вообще. На что, к её изумлению, русский ответствовал совершенно неожиданно: «Марсель, у меня теперь вместо двух три яйца».
Сказать, что Марсель была в шоке, значит не сказать ничего. За всю свою долгую, и удачную, и счастливую жизнь с мужем ничего подобного она не слышала. И только супруга русского, дама, прошедшая, очевидно, с ним, как говорится, и «воду, и медные трубы», разъяснила в шоке находившейся старушке, что он, этот русский, перепутал. Хотел сказать: «У меня теперь три глаза», а получилось, в силу «языковых» барьеров, «у меня теперь три яйца». Всё, мол, дело в совершенно невозможном французском произношении.
А эта история с ключицей! Марсель начинает тихонько смеяться. Вот бы услышал всё это «мон шери». Уж безусловно, негодованию бы не было предела. Вся же история произошла с Марсель ночью. Крепко уснув, она упала с кровати и сломала ключицу. Гипс. Гулять с собакой стало трудно, и русский вызвался утром и вечером Галу забирать на краткий выгул. А там, во дворе, другие собачницы. А русский, этот варвар, этот невоспитанный мужлан, возьми да и ляпни: «Вот мадам Марсель, чтобы не падать во сне с кровати, нужно с левого бока укладывать меня, га-га-га»!
Дамы вежливо смеялись, а Марсель, узнав об этом, первое время при появлении русского испуганно закрывала дверь в спальню. Большого труда стоило супруге «этого русского» объяснить Марсель, что это просто шутка.
А так всё шло нормально. И даже эти, равно как и другие, шутки русского вносили какой-то определённый шарм в их отношения. А УЖ ЖИЗНЬ Марсель стала совершенно другой. Утром ей стало интересно просыпаться. Русский всё чаще стал появляться у неё дома. Вначале она терялась и пыталась объяснить, что существует телефон. Что нужно определить, когда он придёт: то есть или на завтрак (второй), или на чай, или на полный ужин. Потом поняла это бесполезно. Восприятию приличных условностей русский не поддавался. Он приходил, когда придётся. Неожиданно просил кусок колбасы. Или чаю.
Или сыру. Конечно, Марсель все эти просьбы удовлетворяла, не успевая удивляться варварской непосредственности «этого русского». Чего стоит, например, история с её постоянной уборщицей. Русский вдруг взял манеру хлопать её по попе. А она из Индии. И замужем. То есть для неё это была катастрофа огромного значения. И Марсель значительного труда стоило уговорить и убедить девушку в том, что у русских это традиционный, национальный обычай. У них, мол, похлопывание дамы по попе как у французов поцелуи при встрече и расставаниях. В этом ничего, мол, нет. Национальные обычаи. Да, немного варварские. Но и сама страна, ты посмотри, говорила Марсель, она-то ещё где-то в каменном веке. Ей ещё до Индии развиваться и развиваться. И сама Марсель была довольна своими дипломатическими успехами донельзя. И индийская фам де менаж[5] успокаивалась и уже как-то даже игриво посматривала на русского. Что с него взять. Из такой отсталой страны приехал. И ей становилось приятно за свою Индию. Со священными коровами, обезьянами, Тадж-Махалом, слонами и атомными бомбами.
Постепенно они русский и Марсель сдружились. Дома, у Марсельки, даже сложился некий ритуал. Во-первых футбол. Смотрели оба, и русский, как это в их обычаях, своих чувств не сдерживал. Кричал. Вскакивал. Хлопал Марсель по спине. И она, тоже любительница футбола, начинала потихоньку ойкать, охать и понукать свою поникшую команду: «Вази», мол, «вази». Да: «Вит-вит!»[6]
Конечно, не обходилось без бокала. Ну какой же вечер без красного, наполненного солнцем долины Луары бургундского. Иногда, когда вечером забегал русский, образовывался и другой ритуал.
Марсель так вопросительно-задумчиво на русского глядела. Он, сидя в кресле, важно кивал головой. И появлялись тонкие пахитоски, серебряные, старинной работы пепельницы. И, конечно, бокалы бургундского. И свечи. Русский научил её некоторым выражениям их дикого языка. «Кайф» вот это что! Так она и говорила супруге русского: «Ах, голубушка, вчера я от вашего супруга такой кайф получила».